Вскоре начали сгущаться сумерки, прохладой задышала степь.
Заметив, что Таня осталась одна, Миша подъехал к ней.
— А свежо уже становится вечерами, — сказал он и, помолчав, добавил: — Небо-то какое чистое, как на мороз разведрилось. Ты оделась бы.
Набросив на плечи старенькую фуфайку, Таня улыбнулась и спросила:
— Смешная я, наверно, сейчас?
Миша, отведя в сторону глаза, чуть слышно проговорил:
— Ты… ты хорошая.
Он хлестанул свою лошадь и поскакал догонять друзей.
Всю ночь двигался гурт. Устало брели коровы и овцы, оставляя за собой облако пыли. Оно низко висело над дорогой, оседая на лица и одежду скотогонов.
Убаюканная мерным скрипом колес и легким покачиванием брички, свернувшись калачиком, Таня спала, целиком положившись на вислоухую лошаденку.
Ребятам тоже хотелось упасть на жухлую траву и заснуть прямо под открытым небом. Глаза закрывались, тяжелела голова, и они с испугом хватались за гривы лошадей, чтобы не свалиться с седел.
Вслушиваясь в надсадный гул вражеских самолетов, летящих куда-то на восток, Захар Петрович подбадривал ребят обещанием скорого отдыха, хотя все они прекрасно знали, что отдых придет лишь тогда, когда покажется балка, густо поросшая лесом, где можно укрыться от глаз фашистских летчиков, шныряющих днем над степными дорогами.
С трудом открыв сонные глаза, Василек недовольно сказал:
— Вот дураки, мучаем себя!
— Кого же ты обвиняешь? — спросил его Федя, относя сказанное к своему отцу. — Ты слышал, как под Узловой днем разбомбили колонну тракторов и комбайнов?
— Так что — машины, — ворчал Василек. — А кому нужны…
— Если ты считаешь, что тебе не нужны, — рассердился Миша, — можешь вернуться домой, пока еще недалеко отъехали.
— А я в твоих советах не нуждаюсь, — Василек, поеживаясь, поднял воротник пиджака. — Для себя побереги их.
Дальше они ехали молча, бессильно роняя головы на грудь. И никто из них не заметил, как побледнел небосвод и над землею потянул предутренний ветерок.
Издалека послышался голос Захара Петровича:
— Хлопцы! Крепись, заря близко!
Эхом отозвался в ответ хрипловатый басок Лукича:
— Звезды прячутся — ночи конец! Перевесившись в седле, Миша толкнул задремавшего Федю.
— Глянь, красиво-то как! — он показал на желтую полоску с бледно-розовым оттенком у самого горизонта.
Федя повернулся в ту сторону, куда показывал Миша, и засмотрелся.
Небо у самой земли густо зарумянилось, а немного выше окрасилось в бледно-розовый цвет, постепенно переходящий в желтоватый. Эти на глазах меняющиеся краски раздвигали сумрак, рассеивали его, делали четко различимыми каждый бугорок, кустик, оживляли степь. На обочине дороги стали высовываться из нор суслики, откуда-то прилетел и опустился на скирду соломы орел-степняк.
Захар Петрович торопился до восхода солнца подогнать скот к лесу и дать отдых утомившимся за ночь ребятам.
— Танюшка! — крикнул он. — Готовься кашу варить! Сливную сделаем, с салом, а то у хлопцев животы к спине поприлипали.
— А я, дядя Захар, никогда не варила такую, — призналась Таня, потирая ладонью порозовевшую от неудобного лежания щеку. — Да и дров мы с собою не взяли!
— Дрова найдутся, — сказал Захар Петрович, пуская лошадь рысью. — А кашу организовать попросим Лукича, он мастак по этой части. Придется тебе в ученики к нему определяться.
Сгорбившись, Лукич покачивался в седле и, отгоняя дремоту, бубнил что-то себе под нос.
— Не уснул тут? — поравнявшись с ним, спросил Захар Петрович.
— Какой там, — Лукич не договорил и громко зевнул. — У стариков, Захарушка, сон воробьиный. А вот ребятки наши подбились, передышка им требуется.
— Видишь лесок? — Захар Петрович кнутовищем указал на темную каемку леса, уходящего от дороги в степь. — Через часок, глядишь, дотянем. Там и на завтрак остановимся. Только кашевар-то у нас никудышный, самим придется хлопотать. Курганов наговорил про нее, а она, кроме как чашки мыть…
— Не беда, подучим, — спокойно проговорил Лукич. — Наука постижимая.
Лесополоса, посаженная лет двенадцать тому назад на склоне глубокой балки, буйно разрослась и издали была похожа на старый лес.
Привстав на стременах, Миша удивленно крикнул:
— Ты глянь, Федька, лес впереди, как у нас на Тростянке! Вот где, наверно, гнезд уйма.
— Я и без тебя вижу. — Хитровато улыбаясь, Федя кивнул на бричку: — Ты лучше Васильку покажи!
Миша оглянулся. Рядом с Таниной бричкой ехал Василек и что-то весело говорил. Потом он свесился с седла и снял с волос Тани прилипшую травинку. Мише показалось, что он провел рукой по ее голове. Он ударил свою лошадь и, проезжая мимо Василька, сердито сказал:
— Мы так все стадо растеряем, — он показал на остановившуюся на обочине корову. — Что ж ты, не видишь?
Провожая его недовольным взглядом, Василек обиженно проговорил:
— Можно подумать, что он старший над нами.
— Он правильно говорит, за стадом надо смотреть. Дядя Захар будет ругаться.
— Тут совсем другое дело, — лукаво сощурившись, Василек сдвинул фуражку на затылок. — Признайся, ты ничего не замечаешь?
— Интересно, а что я должна замечать? — Поняв намек, Таня смутилась. — Ты всегда что-нибудь придумываешь.
— Мне-то лучше знать, — многозначительно сказал Василек, отъезжая.
Лесополоса была уже рядом. И вдруг в безмолвие степи врезался нарастающий гул.
Оглянувшись, Захар Петрович увидел два самолета. Они летели так низко, что, казалось, вот-вот коснутся земли.
— Ребята! — что было силы крикнул он. — Живее в лес, живее!
Нахлестывая лошадей, ребята погнали коров, быков и овец к балке. Подняв тучи пыли, скот ринулся в лес, ломая сучья и оставляя на них клочья шерсти. Только бугай по кличке Рогач остановился на середине дороги и, подняв голову, смотрел налитыми кровью глазами на приближающиеся самолеты. Он бил копытами землю и сопел, как перед схваткой.
Услышав голос Захара Петровича, Таня вначале растерялась, потом привстала на бричке и погнала лошадь. И тут дорогу перегородил бугай. Таня ударила его кнутом и закричала:
— Пошел, дурак!
Но Рогач не двинулся с места. Он сердито мотнул головой, уронил шматок пены и продолжал бить землю.
Натянув вожжи, Таня придержала лошадь, намереваясь загнать бугая в лесополосу, но было уже поздно. Земля вздыбилась, все заволокло дымом и пылью, в нос ударил запах паленой шерсти.
Самолеты сделали новый заход и начали обстреливать стадо из пулеметов. На землю падали срезанные пулями ветки деревьев.
Захар Петрович, Лукич и ребята лежали в глубокой вымоине. Все думали о Тане: где она, что с ней. Миша попытался встать, но взрывная волна швырнула его на землю с такой силой, что в глазах у него потемнело.
— Куда тебя дьявол несет! — сердито крикнул Лукич, хватая Мишу за ноги. — Лежи, поколь жив!
— Там же Таня осталась! — пересиливая рев моторов и пулеметный треск, отозвался Миша. — Я ползком… погляжу.
— Я те дам! — Захар Петрович показал ему кулак. — Только попробуй! Не видишь, как хлещет!
Наконец самолеты развернулись и ушли на запад. Рокот их моторов постепенно затих. Захар Петрович, поднявшись, яростно кричал им вслед:
— Сволочи! Бандиты! Что делают, проклятые! Неужели глаза повылазили у них?
Первым выскочив из укрытия, Миша увидел сначала бугая. Он лежал на дороге, подвернув голову. Большая лужа крови дымилась у развороченного осколками бока.
«А где же Таня, где Таня?» — твердил про себя Миша, озираясь но сторонам.
Под низкорослым кленом, зацепившись колесом, стояла бричка. Лошадь испуганно прядала ушами и фыркала. Миша подбежал и, увидев на траве лежащую на спине Таню с широко раскинутыми руками, с ужасом остановился. Грудь девушки была залита кровью, лицо побелело, под глазами синели круги.