— Ты, Миша, повесь-ка его на гвоздь в коридорчике. Выписал Бачуренко из кладовой пол" кило масла и буханку хлеба. Танюшке повезем. Нынче какие подарки!
Миша чувствовал себя именинником, хотя старался не подавать виду. Да и побаивался попасть в неловкое положение: вдруг Захар Петрович передумает и поедет один. Мише так хотелось, чтобы скорее наступило утро. Но впереди была длинная зимняя ночь!
Спать улеглись рано. Миша долго ворочался на соломе, думал о поездке. Уже и бледно-голубой свет луны, проникший в саманку через окно, переместился от печки до самой двери, а он, слушая похрапывание свернувшегося калачиком Феди, все смотрел на темный потолок и думал о предстоящей встрече с Таней. В голове липкой вязью плелись тревожные мысли: «А вдруг она и ходить не может? Скучно ей, наверно, там одной…»
Уснул Миша далеко за полночь.
Разбудили его конское ржание и громкий стук в окно. В саманке было еще полусумрачно. Федя по-прежнему спал, натянув на голову полушубок. Захар Петрович и Лукич, шумно позевывая, одевались. Во дворе кто-то ходил, слышался скрип снега, фырканье лошадей.
— Надо будить Мишатку, — вполголоса сказал Захар Петрович. — Пораньше выедем. Федотыч, вишь, постарался.
— А я не сплю, — отозвался Миша, проворно вставая. — Я быстро, сейчас.
— В валенки соломки подстели, — заботливо наставлял его Лукич. — Дорога-то вон какая длинная.
Втроем вышли из саманки. Встретил их бобровский конюх Федотыч. Дымя цигаркой, он топтался возле лошадей, запряженных в легкие санки, еще раз осматривал сбрую.
— Долго зорюете, — упрекнул он вместо приветствия. — А я вот до первых петухов поднялся, спешил.
Он подошел к Захару Петровичу и, передав ему кнут, по-хозяйски объяснил:
— Кони напоены. В санках лежит сено и полтора ведра овса. — Понизив голос, доверительно сообщил: — Бачуренко из весеннего резерва распорядился насыпать. Я прихватил пару тулупов: в дороге сами одевайтесь, а на стоянках — коней накроете.
— Да ведь я, Федотыч, вырос в селе, знаю, что к чему, — усмехнулся Захар Петрович и, повернувшись к Мише, сказал: — Садись, пора ехать.
Наступая па полы тулупа, Миша неуклюже взобрался на санки, зарыл поглубже в сено узелок с хлебом и маслом. Захар Петрович уселся рядом и взмахнул кнутом. Застоявшиеся лошади рванули дружно, снег из-под копыт ошметками полетел на грудь ездоков.
Село осталось позади. Дорога была хорошо накатана, лошади бежали легко. По обеим сторонам, насколько хватало глаз, расстилалась белая равнина, лишь кое-где из снега торчали темные верхушки высохшего бурьяна. Небо, затянутое неподвижными тучами, сливалось на горизонте с землей, образуя сплошную пепельно-серую стену, до которой, казалось, всего не более часа езды. Однообразие заснеженных полей, легкое покачивание саней убаюкивали Мишу. Привалившись к наложенному за спину сену, он закрыл глаза.
Захар Петрович, полагая, что он заснул, осторожно поднял ему воротник тулупа, чтобы защитить щеку от морозного бокового ветерка, потом, придавив деревяшкой вожжи, стал закуривать.
Сквозь расслабляющую тело дремоту Миша слышал, как Захар Петрович, кашлянув, хрипловатым голосом запел:
Мише никогда раньше не приходилось слышать, как поет Захар Петрович. С тех пор как началась война, ходил он обычно угрюмым, озабоченным, особенно в Бобрах. Приоткрыв один глаз, Миша глянул па него и удивился: лицо у Захара Петровича подобрело, стало спокойно-задумчивым. «Сильный все-таки дядя Захар, — уже засыпая, подумал Миша. — Ас вида сухонький, да еще без ноги…»
Как ни торопился Захар Петрович, а пришлось ночевать в небольшом хуторке, километрах в пятнадцати от города. Остановив лошадей у крайнего дома, Захар Петрович вылез из саней.
Миша открыл глаза и вопросительно посмотрел на него.
— Все одно уже смеркается, не пропустят нас к Танюшке, — пояснил Захар Петрович. — С утра оно способнее будет.
Спали па полу, завернувшись в тулупы.
Проснулись чуть свет, напоили лошадей и снова в дорогу. Часа через полтора были в городе. У первого встречного расспросили, как проехать к городской больнице.
«До чего же медленно тащимся, — нервничал Миша, глядя, как Захар Петрович, покуривая, смотрит на стоявшие по обеим сторонам улицы небольшие дома старинной затейливой кладки. — Можно подумать, что он приехал сюда на целый месяц». Миша не догадывался, что в такой ранний час их все равно не пропустят к Тане.
Миновав небольшую площадь, остановились у двухэтажного продолговатого дома с широкими окнами, обнесенного невысоким потемневшим от времени заборчиком.
Сунув Мише вожжи и кнут, Захар Петрович снял тулуп и не спеша заковылял к полуоткрытой калитке.
Долго его не было. Миша тревожно думал: «А что, если ее нет здесь?» Но как только в дверях появился Захар Петрович, он сразу определил: Таня здесь, рядом, жива!
— Видел? Дядя Захар, видел? — вскочив с саней, спросил он. — Ну, что же вы?
— Да тут она, тут, — весело отозвался Захар Петрович. — Только подождать малость придется, обход у них не закончился. Давай-ка мы пока устроимся.
Въехав на больничный двор, они распрягли лошадей, накрыли их тулупами, насыпали овса. Потом, захватив с собой узелок, пошли в больницу.
В вестибюле их встретила пожилая женщина в белом халате. Показав на диван, она пригласила:
— Присаживайтесь, я пойду узнаю, закончился ли обход.
Она ушла, а Миша удивленно повернулся к Захару Петровичу:
— Как же это? Даже не спросила, к кому мы приехали.
— Все она знает, я говорил ей, — Захар Петрович, усмехнувшись, подумал: «Не терпится парню, на месте не усидит».
Прошло минут двадцать, никто не появлялся. Стояла такая тишина, как будто в больнице не было ни одной живой души.
Миша подошел к двери и, не решаясь открыть ее, прислушался. Откуда-то из глубины коридора послышались легкие шаги. Миша повернулся к Захару Петровичу и обрадованно шепнул:
— Кто-то идет сюда.
Он не успел даже отпрянуть в сторону, как дверь открылась, и перед ним в байковом халате и чувяках на босу ногу появилась Таня.
Забыв обо всем на свете, Миша бросился к ней, схватил за руку и громко крикнул:
— Таня!
— Я не ждала… Думала, кто же это… — По щекам Тани текли слезы, но она не чувствовала их.
Захар Петрович встал с дивана и кашлянул. Таня повернула голову и только теперь увидела его.
— Дядя Захар, вы тоже здесь? Ой, а я не заметила… не узнала вас!
Она подбежала к нему, обхватила за шею и уткнулась в полушубок.
— Теперь чего же, Танюша, плакать-то, считай, выдюжила, — растроганно успокаивал Захар Петрович, нежно поглаживая ее волосы. — Радоваться нужно, а ты плачешь.
— От радости это, дядя Захар.
Таня подняла голову и улыбнулась. Лицо ее посветлело, стало каким-то по-детски восторженным. Миша смотрел на нее и втайне радовался, что она осталась такой же, как прежде, только стала немножко бледнее и строже.
— Давайте присядем, — предложил Миша, обращаясь к Тане. — Тебе, наверное, трудно стоять?
— Сейчас ничего, — смущенно ответила она. — Я уже почти здоровая.
— А коль здоровая, увезем с собой, — неожиданно сказал Захар Петрович. — Мы ведь скоро в станицу возвращаемся.
— Правильно, дядя Захар! — подхватил Миша. — Хватит ей тут одной жить!
— Как — одной? Здесь Василек. Я не сказала вам.
Захар Петрович, пораженный этой новостью, сильно шлепнул себя ладонью по колену и с горечью проговорил:
— Объявился-таки! Вот стервец бездомный, а? Мы за него душой извелись, а он тут…
Миша переменился в лице, насупился, потемнел. «Как я не догадался, что он может поехать за Таней! Почему мне все время казалось, что он удрал на фронт?»