— Сдаюсь, Петрович! — Курганов поднял вверх жилистые руки. — Беру свои слова назад.
Степке Холодову не хотелось отставать от товарищей. Когда отец собрался в ночное, он несмело сказал:
— Батя, а батя, ребята пошли в поле. Может, и мне с ними?
Холодов посмотрел на сына долгим взглядом, словно не верил тому, что услышал, и задумался. Степка, как провинившийся, потупился. Но отец, даже не повысив голоса, спокойно проговорил:
— Оно конечно, без дела болтаться не резон, не такое нынче время. Моего напарника Курганов забрал на жатку, а мне обещал дать помощника. Вот и будешь работать со мной. Одному трудно. — Он покосился на Таню, перематывающую возле стола пряжу. — Да оно так и способнее для нас: когда и не пойдешь в ночное, все одно трудодни запишут.
Степка слушал его без всякого интереса. Отец, угадав его желание, недовольно бросил:
— Не всем же на уборке быть, кому-то и скот пасти нужно. Иль ты думаешь, что там игрушки?
— Дядя, а мне можно на ток, зерно сортировать? — спросила Таня.
Холодов вопросительно посмотрел на вошедшую со двора жену. Та кивнула головой.
— Иди, коль охота, — добродушно сказал Холодов. — Колхозу поможешь, и для себя польза будет. Добрые дела не осуждают.
Таня впервые с благодарностью посмотрела на Холодова и счастливо улыбнулась.
6
Большой пушистый кот выгнул спину, потянулся и прыгнул с подоконника, зацепив стоявший на полу пустой горшок. Он с грохотом покатился к двери. Кот с испугу махнул на кровать, прямо на спящего Мишу.
— Разорвало б тебя, проклятый! — сердито крикнул Миша, и кот отлетел на середину комнаты.
В окна струился бледный свет. «Проспал, — подумал Миша и стал быстро одеваться. — Хорошо, хоть кот разбудил. А где же мать?»
Приоткрыв дверь на кухню, увидел ее возле печки.
— Не опоздал я, мама? — спросил он, разглядывая ее озаренное пламенем лицо.
— Да ведь только светает, — ответила она, обкладывая чугун кусками кизяков. — Умывайся и садись завтракать.
Елизавета Степановна поставила на стол дымящуюся горячим паром картошку. Принесла из погреба холодный, сразу же вспотевший в комнате горшок молока.
Пока Миша, обжигаясь картошкой, ел, мать положила ему в сумку кусок хлеба и несколько малосольных огурцов.
— До обеда перекусишь, день, как год! — настояла она, когда Миша попытался было отказаться от харчей.
По дороге Мишу догнал Василек. Размахивая новым ременным кнутом, он сразу же объявил, что Федя с отцом уже ушел на общий двор и что Таня сегодня тоже будет работать на сортировке зерна.
— Откуда ты знаешь? — будто между прочим спросил Миша.
— А я вчера был у Холодовых, — простодушно ответил Василек и, показывая кнут, продолжал: — Выменял у Степки на увеличительное стекло. Просил у него на время — не дал.
— Зачем тебе потребовался кнут? — пожал плечами Миша, а сам в то же время подумал: «Зачастил что-то он к Холодовым. И Степка стал ему другом».
— А как же без него в поле? Чем же быков погонять?
Миша промолчал, а про себя подумал: «Выкрутился».
У ворот колхозного двора их встретил Федя. Сдерживая волнение, он сообщил, что женщины и девчата уже уехали на ток, что старшим на подвозке скошенной пшеницы будет Захар Петрович.
— Курганов хотел вас с Васильком еще куда-то послать, а отец ни в какую: пусть, говорит, вместе будут. — Федя при этом горделиво посмотрел на Захара Петровича, переставляющего с худосочным стариком Ловцовым колесо с председательского тарантаса на арбу.
Дед Лукич, с которым Мише предстояло работать, попыхивая самокруткой, наставлял:
— Ты, Мишатка, занозу, занозу обмени, будет выскакивать. Эдак мы быков порастеряем. Вот так. Теперь можно и в путь…
Они уселись в арбу и поехали. Отгоняя назойливых мух, быки беспокойно покачивали головами и безжалостно нахлестывали себе хвостами бока.
Миша думал о Тане. Ему не терпелось увидеть ее здесь, в поле. В холодовском доме, когда Миша приходил туда, она всегда держалась замкнуто и настороженно, разговаривала мало. Да и все время была занята какой-нибудь работой. Глядя на нее, Миша с трудом сдерживался, чтобы не сказать какую-нибудь дерзость Холодовым.
— Куда же вы поворачиваете? — вскрикнул Миша, когда Лукич, не заезжая на ток, направил быков прямо на загон, где лежали копны пшеницы.
— На току, Мишатка, с пустыми руками делать нечего. Наша работа на загоне, — ответил Лукич, щелкая быков кнутом. — Ну вы, пошевеливайтесь, ишь обленились!
Наконец Лукич, осмотревшись по сторонам, остановил быков.
— Вот отсель и начнем.
Миша вилами поднимал пшеницу и бросал на арбу. Подхватывая, Лукич укладывал ее рядами, притаптывал, бормоча что-то себе под нос. Желая попасть побыстрее на ток, Миша работал без передышки. Ему хотелось приехать туда раньше Василька.
От духоты рубашка прилипла к лопаткам, залетающие за ворот остья кололи, вызывая нестерпимый зуд. Пот катился по лицу.
— Мишатка, не дуракуй! — прикрикнул на него Лукич, принимая огромный ворох пшеницы. — К чему постольку ворочаешь, игрушки, что ли? Иль пупок захотел развязать? Довольно, поехали!
Помахивая кнутом, Лукич повернул быков к молотилке.
, Миша шагал следом. Глядя на покачивающийся на бороздах воз, он с гордостью думал: «Зря беспокоились мы с Федькой, еще какие возы получаются. Посмотрел бы сейчас Курганов».
На току Миша еще издали увидел Таню. Она отгребала деревянной лопатой зерно от сортировки. Из-под сбившейся косынки на щеку падала прядь волос, и Таня часто встряхивала головой, стараясь откинуть ее назад. Вот она о чем-то заговорила с женщиной, проходившей мимо нее, и улыбнулась. Лицо Миши тоже дрогнуло от улыбки.
— Разморило тебя, любезный, — послышался за спиной голос Лукича, только что свалившего с арбы пшеницу. — Задремал аль замечтался? Поехали, а то солнце макушку прижигает.
Схватив налыгач, Миша повел быков к копнам.
Как ни держался, как ни крепился Лукич, а годы дали знать. После третьего воза он слез с арбы, уселся в тени и взялся за кисет, прерывисто дыша.
— Дух малость переведу. — Лукич покачал головой: — Не угонюсь, брат, за тобой, запарился.
И, словно желая оправдать свою усталость и слабость, начал вспоминать о том, как много пришлось поработать ему в молодости на скирдовке и что немногие в ту пору могли состязаться с ним в ловкости и силе.
Миша слушал его рассеянно, думал о Тане. Ему было немножко досадно, что за все время, пока он был на току, Таня ни разу не посмотрела в его сторону.
А Лукич по-своему понял Мишу. Заметив, что напарник смотрит на работающих вдалеке Чесноковых, он погасил цигарку и, стараясь ободрить его, проговорил:
— Ты не тревожься, Мишатка, мы себя, едрена корень, покажем не хуже их.
Солнце стояло над головой. Степь изнывала от жары. Все живое попряталось от палящих лучей, и лишь слепни назойливо осаждали понурившихся быков.
Наложив воз, Лукич посмотрел на ток.
— Кажись, на обед скликают, — он показал на полевой стан. — Ну-ка взгляни.
Защищая глаза от солнца ладонью, Миша посмотрел в сторону стана и увидел условный знак: белую косынку, укрепленную на шесте. Со всех сторон к навесу тянулись люди.
— Подбрось-ка малость, — скомандовал сверху Лукич. — Да поедем.
Миша воткнул вилы в копну, надавил ногой и приседая, поднял над головой большой ворох. Швырнул и тут же услышал крик Лукича, доносившийся откуда-то с противоположной стороны воза. Миша бросился к нему.
Лукич лежал на стерне и плевался, отряхивая руками взлохмаченную бороду.
— Очумел, что ли! — возмущался он. — Так убить можно. Разве ж так подают?
Он поднялся, кряхтя, начал ходить вокруг воза. Потом, успокоившись, тихо проговорил: