Мельник вздохнул. Нет, никогда ему не забыть то ранне утро, когда его Геро вывели к свежевырытой могиле и генуэзский офицер взмахнул саблей. Он мотнул головой, словно стараясь отогнать от себя печальное видение и, жадно затянувшись, продолжал:
— Конечно, я расчитался с тем генуэзцем… Но убил я его в честном бою, на память о котором он и оставил мне вот этот самый шрам… — слегка коснулся он своими разбитыми работой пальцами правой щеки.
Печальные воспоминная нахлынули на мельника, он несколько раз глубоко зхатянулся и долго молчал, неподвижно глядя на пляшущее пламя костра.
— Несколько лет, — наконец продолжал он слегка дрогнувшим голосом, — я жил в горах и только ночью выходил на охоту! И каждая такая охота стоила жизни одному или нескольким захватчикам, и ты не можешь даже представить себе, малыш, с каким нетерпением я ждал той минуты, когда смогу сойтись с нашими врагами в открытом бою и как я был счастлив, когда этот священный для меня час наступил!
— Да, — воскликнул мельник, и в его потемневших глазах Наполеоне увидел такой восторг, словно ему удалось уничтожить всех прибывших на Корсику захватчиков, — мы славно бились и узнали, что такое свобода! Да вот только, — снова погрустнел он, — ненадолго…
Мельник налил вина и выпил. Тронутый его рассказом Наполеоне положил свою тонкую ручонку на его круглое плечо и с некоторой торжественностью произнес:
— Не печальтесь, папаша Луиджи! Вы честно исполнили свой долг, и теперь дело за нами! И я клянусь вам, что мы сделаем Корсику свободной!
Растроганный мельник прижал к себе мальчика одной рукой, а другой нежно погладил его по спадавшим на плечи длинным волосам. Глаза его повлажнели. Вот также он мечтал ласкать своих внуков, ибо после Корсики папаша Луиджи больше всего на свете любил детей.
— Дай-то Бог! — прошептал он, чувствуя, как по его изуродованной кинжалом щеке ползет предательская слеза.
При слове Бог, Наполеоне поморщился. Все связанное с церковью вызывало у него неприязнь, и для него не было страшнее наказания, нежели отстоять час в церкви. Несмотря на юный возраст, он интуитивно чувствовал: сколько бы люди не поклонялись этому самому Богу, он никогда не снизойдет до них. И он с явной неприязнью произнес:
— Бог ничего и никогда не даст! И свободу мы должны завоевать сами!
Мельник изумленно взглянул на мальчика. Он был верующим человеком и в то же время почувствовал скрытую в словах его странного гостя правоту. Да, в этой жизни надо было расчитывать только на себя, и если бы Бог на самом деле интересовался землей, он вряд ли бы допустил унижение одних людей другими.
В горах потемнело, на Корсику быстро надвигались сумерки, и Наполеоне засобирался домой.
— Спасибо за угощение, папаша Луиджи! — поднялся он с чурбака, заменявшего стул. — Мне пора…
Мельник прижал к себе мальчика.
— Приходи ко мне, малыш! — с понятной только ему грустью сказал он. — Ведь мне… — голос его неожиданно дрогнул, — не с кем перекинуться даже парой слов… Моя Анна ненадолго пережила Геро и осталась там, — махнул он рукой в сторону гор, — у Понте-Нуово..
Не плакавший даже под самыми жестокими наказаниями Наполеоне почувствовал, как у него защемило в горле и, боясь показаться слабым, он поспешил домой. А мельник еще долго сидел у костра и грустно смотрел на тлевшие у его ног поленья. Но это была уже совсем другая, никогда не испытанная им ранее светлая грусть…
Мальчик медленно спускался по узенькой тропинке к морю. Постепенно образ папаши Луиджо принимал в разгоряченном его рассказом воображении мальчика все новые черты, и, в конце концов, Наполеоне стало казаться, что он побывал в гостях не у обыкновенного мельника, а посетил какого-то мифического героя.
Ничего странного в этом не было. С трех лет он слушал рассказы кормилицы о подвигах своих соотчественников и привык видеть в каждом корсиканце патриота.
У берега маленький патриот услышал громкий смех и французскую речь. Выйдя из кустов, он увидел троих солдат, знакомого ему сержанта и офицера.
Они пили из большой плетеной бутылки вино и закусывали овечьим сыром. Сержант что-то оживленно рассказывал своим товарищам, и те то и дело покатывались со смеху. Заметив мальчика, хорошо говоривший по-корсикански сержант удивленно спросил:
— Откуда ты, малыш?
Наполеоне промолчал. Говорить о том, что он был в гостях у ненавидевшего французов мельника? Заметив его разовранную одежду и ссадины на руках, сержант понимающе покачал головой.