Ей надо собственные силы
ума и духа посчитать.
Открылись двери и могилы,
разъялась тьма, отверзлась гладь.
Притихла рожь, умолкла злоба,
прилежно вытянулась спесь.
И Лермонтов встает из гроба
и отвечает громко: «Здесь».
Он, этот Лермонтов опальный,
сын нашей собственной земли,
чьи строки, как удар кинжальный,
под сердце самое вошли.
Он, этот Лермонтов могучий,
сосредоточась, добр и зол,
как бы светящаяся туча,
по небу русскому прошел.
Комсомольский вагон
Пробив привокзальную давку,
Прощальным огнем озарен,
Уже перед самой отправкой
Я сел в комсомольский вагон.
И сразу же, в эту же пору.
Качнувшись и дернув сперва,
В зеленых кружках семафоров
Пошла отдаляться Москва.
Шел поезд надежно и споро.
Его от знакомой земли
В иные края и просторы
Далекие рельсы вели.
Туда уходила дорога.
Где вечно — с утра до утра —
В районе Падунских порогов
Сурово шумит Ангара.
Где на берегах диковатых.
На склонах нетронутых гор
Вас всех ожидают, ребята,
Взрывчатка, кайло и лопата,
Бульдозер, пила и топор.
Там все вы построите сами,
Возьмете весь край в оборот…
Прощаясь с родными местами,
Притих комсомольский народ.
Тот самый народ, современный,
Что вовсе недавно из школ,
Как это ведется, на смену
Отцам или братьям пришел.
И я, начиная дорогу,
Забыв о заботах иных,
Пытливо, взыскательно, строго,
С надеждой и скрытой тревогой
Гляжу на людей молодых.
Как будто в большую разведку,
В мерцанье грядущего дня
К ребятам шестой пятилетки
Ячейка послала меня;
Как будто отважным народом.
Что трудно и весело жил,
Из песен тридцатого года
Я к ним делегирован был.
Мне с ними привычно и просто,
Мне радостно — что тут скрывать! —
В теперешних этих подростках
Тогдашних друзей узнавать.
Не хуже они и не краше.
Такие же, вот они, тут!
И песни любимые наши
С таким же азартом поют.
Не то что различия нету,
Оно не решает как раз;
Ну разве почище одеты
Да разве ученее нас.
Не то чтобы разницы нету.
Но в самом большом мы сродни.
И главные наши приметы
У двух поколений одни.
Ну нет, мы не просто знакомы,
Я вашим товарищем стал,
Посланцы того же райкома,
Который и нас принимал.
Иное за окнами время,
Ко так же отважно живет
Одно комсомольское племя,
Один комсомольский народ.
Борис Слуцкий
К дискуссии об Андрее Рублеве
Нет, все не сунешь в схему,
И как бы ни совали,
Рублев,
принявший схиму,
Невером
был едва ли.
Он на колени падал пред
В начале бывшим
Словом,
И мужиков искать не след
В архангелах Рублева.
А спас его — не волопас —
Начал труда носитель,
А просто: Спас,
Спас,
Спас
(По-нашему спаситель).
Пожертвуем еще одним
Безбожником возможным —
Ведь голубь — дух
летал над ним,
Смиренным,
Бестревожным.
Нет, не носил Рублев пиджак
Под иноческим платьем.
(А с господом мы кое-как
И без Рублева
сладим).
Как убивали мою бабку?
Как убивали мою бабку!
Мою бабку убивали так:
Утром к зданию горбанка
Подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города.
Легкие
от годовалого голода,
Бледные
от предсмертной тоски
Пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
Бодро теснили старух, стариков
И повели, котелками бряцая,
За город повели,
далеко.