— Ву-у-урм! — Дикий крик вырвался из груди Гунольда. Оцепенение, охватывавшее его до этого, спало. Он рванулся вперед, и меч Карла по рукоять вошел ему в живот. — Ты-ы… — прохрипел аквитанец, силясь что-то сказать.
— Я! — Карл выдернул из тела умирающего герцога клинок. Тяжелая туша Гунольда Аквитанского рухнула на пол. — Собака! — На лице франка снова мелькнул звериный оскал. Взлетел меч, и седеющая голова герцога улеглась рядом с головой его сына. — Черное и белое, — криво усмехнулся Карл, развернулся и, переступая через трупы и лужи крови, не обращая внимания на стоны раненых и мольбы о помощи, пошел к выходу.
Глава вторая
Мать и сын
1
В небольшой и хорошо протопленной зале епископского дома в Дюрене беседовали двое: вдовствующая королева Бертрада и старый Эгельхарт, служивший советником еще Пипину, а ныне получивший титул епископа Дюренского. Измученный подагрой старик старался как можно реже выходить из дома и всех, коли в нем была нужда, принимал у себя. Дела дюренской церкви он давно переложил на священника и исповедника королевской семьи Вольфария. Лысеющая голова Эгельхарта в обрамлении седого венчика волос, несмотря на преклонный возраст, еще сохранила ясность мысли, и Бертрада ценила это. Но более всего она ценила способность старика служить своему монарху и, предугадывая желания августейшего владыки, излагать его же идеи, придавая им четкую и конкретную форму. Сейчас королем был Карл, но Эгельхарт служил вдове Пипина. Оставалось только удивляться изворотливости ума старика и его умению менять взгляды на прямо противоположные, если это было угодно очередному повелителю. Покойный Пипин, дважды воевавший с Ломбардией и поддерживавший во всем Папу Римского, утвердившего его в титуле короля франков, получал от Эгельхарта дельные советы и, прислушиваясь к ним, доставил немало неприятностей лангобардскому королю Айстульфу. Королева-мать поддерживала пролангобардскую группировку, и епископ Дюренский, с чистой совестью облекая в слова сказанные и написанные, воплощал в жизнь расплывчатые подчас мысли Бертрады.
Вот и сейчас, накинув на себя тяжелую меховую накидку, он сидел в кресле и слушал фактическую правительницу западных франков. Подагра продолжала его донимать, и, немало не смущаясь королевы-матери, он опустил высохшие, с узлами перекрученных вен и шишковатыми уплотнениями ноги в лохань с горячей водой, принесенную служкой из соседнего целебного источника, и время от времени покряхтывал, получая удовольствие и облегчение своим болячкам.
— Рим просто завалил моих сыновей письмами, — продолжая ранее начатую фразу, говорила Бертрада. — И добро бы что существенное, так один сплошной поток жалоб то на короля лангобардов Дезидерия, то на герцога Беневентского. Конечно, франки поклялись в свое время защищать Папу, и Пипин даже дважды воевал с Ломбардией и положил на алтарь апостолу Святого Петра ключи от двадцати городов, но сейчас его жалобы мне не нужны. Нам нужен мир. Долгий и прочный, дабы утвердились дети мои во власти и обратили свои взоры на защиту границ от поползновений проклятых язычников саксов. Да и бритты докучают.
— Хорошо! — неожиданно произнес епископ и пошлепал тощими ногами в горячей воде. — Что бы я делал без этих целебных источников. Право, истинное облегчение приносят они страждущим.
— Да ты не слушаешь меня, Эгельхарт.
— Слышу, слышу! Этот бородатый лангобардский бочонок мудр. Сосватать двух своих дочерей за Арихиса Беневентского и Тассилона ловкий ход. И хотя баварец приходится вашей семье родственником, неизвестно, на чьей стороне он окажется, вздумай франки вмешаться в дела его тестя Дезидерия.