- Ну рассказывайте, рассказывайте, - взволнованно торопил Алексей. Все рассказывайте, я же ничего не знаю! Как я рад видеть ваши рожи, черт возьми! Садитесь вот сюда на койку, вот сюда садитесь!..
- Во-первых, изменения, Алешка, - начал Дроздов, присаживаясь на край койки. - Предметов новых ввели - кучу. Немецкий язык, арттренаж, огневая. По артиллерии перешли к приборам...
- Хоть стой, хоть падай! - вставил Гребнин, пребедово подмигивая. Понимаешь, мы с Мишей Луцем еще в четверг собрались к тебе. Приходим к помстаршине. Считает белье, бубнит под нос, не в духе: наволочки какой-то не хватает. Обратились по всей форме, а он, дьявол, не отпустил: обратились, мол, не по инстанции. Хотели на следующий... - тут Гребнин покосился на улыбнувшегося Дроздова, - а на следующий день нам с Мишей "обломилось" на неделю неувольнения. Формулировка: "За хорошую организованность шпаргалок во взводе". Короче говоря, хотели написать ответы на билеты по санделу вместе с Мишкой, даже использовать не сумели, как майор Градусов попутал... Оказывается, он перед зачетом слышал, как мы с Мишей договорились в ленкомнате. Представляешь номер? Сразу, конечно, вызвал Чернецова, построение всего взвода. "Курсанты Гребнин и Луц, выйти из строя! Так вы что же, голубчики..." И пошел раскатывать! Нотацию читал так, что Мишка от отупения дремать перед строем начал. Я говорю: "Товарищ майор, разрешите объяснить..." - "Не разрешаю!" Я говорю: "Товарищ майор, пострадали зря - шпаргалки и написать не успели". - "Что-о? За разговоры и оправдания - две недели неувольнения!"
- Сашка, неужто верно это? - смеясь, спросил Алексей.
- Легенда, - махнул рукой Дроздов.
- Да что там! Ребята свидетели. Ты хоть пушку на меня прямой наводкой наводи, не приврал. Это что! Понимаешь, такая еще штука случилась...
- Саша, стоп! Переходим к делу, - внезапно остановил его Дроздов и, разглядывая Алексея своими по-детски ясными глазами, проговорил неловко: Алеша... Когда тебя думают выписывать? Это главный вопрос.
- Не знаю. По разговорам врачей - не очень скоро. Это дурацкое ранение открылось... Вы не представляете, как надоело мне лежать тут, хоть удирай!
- Ты должен, безусловно, бежать! - воскликнул Гребнин. - И мы тебе поможем. Ночью откроешь окна - и конец простыни будет у тебя. Ну, ты, конечно, привяжешь конец простыни за ножку кровати и...
- И... сначала Алешка, а потом и кровать, вытянутая его тяжестью, попеременно обрушатся на голову Сашке, который будет стоять под окном и держать под уздцы двух вороных коней, из-под копыт которых будут лететь снопы искр, - в тон ему договорил Дроздов и, отдернув рукав халата от своих трофейных часов, показал их Гребнину. - С твоим трепом ушло время. Увольнительная у нас на полчаса фактически - отпустили со строевой, Алеша...
- Эх, жаль, не досказал тебе одну историю! - сказал Гребнин сокрушенно. - Да ладно, в следующий раз. - Он вынул из кармана какую-то бумажку, грозно скомандовал: - Сидеть смирно! Слушай приказ дежурного по батарее. Привет от Бориса, от Зимина, Луца, Кима Карапетянца, Степанова, Полукарова и прочих, и прочих... список огромный, заплетается язык. Короче - от всей братии. Заочно жмут твою лапу, так и ведено передать! Особенно и категорически настаивал на привете помстаршина Куманьков. "Я, - заявил он, - завсегда почитаю геройство". Молчать! У меня здесь все записано. Топором не вырубишь! Жди три свистка под окном лунной ночью и открывай окно...
- Ладно! Идите, понимаю. Передавайте привет ребятам! - Алексей поднялся первым и, стискивая им руки, спросил: - А что Борис не пришел? Что он?
Дроздов отвернулся, стал рассматривать трещинки на стене.
- У меня с ним в последнее время отношения не особенно... Ты не знаешь - ведь он теперь старшина дивизиона.
- Его назначили старшиной? Вот этого я действительно не знал!
- Не будем копаться в мелочах. Ей-богу, все - детали, - заметил Гребнин, явно уходя от этого разговора. - Человек, естественно, пошел в гору. В общем, придешь - увидишь. Ну, ждем.
В палате стало пустынно и тихо; за дверью удалялось по коридору, затихло треньканье шпор, и лишь несколько минут спустя откуда-то снизу, из парка, донеслось:
- Але-еша-а!
Натыкаясь от поспешности на стулья, Алексей бросился к окну. Там, внизу, возле госпитальных ворот, стояли товарищи и махали шапками.
- Але-еша! Привет от лейтенанта Чернецова! Забы-ыли!
Затем он увидел, как они надели шапки, зашагали по тротуару, а под тополями раздробленными зеркалами вспыхивали на солнце апрельские лужи, лоснился, блестел мокрый асфальт, шел от него парок, и везде двигались уже по-весеннему одетые толпы гуляющих на улице.
"Нет, - подумал он растроганно, - я жить без них не могу!"
Перед вечером в палату вошла Глафира Семеновна, зажгла свет, спросила:
- Один лежишь? Это кто же был такой - маленький, а горластый, больше всех тут говорил? Такой попадет в палату - все вверх дном перевернет. Ну и говорун!..
- Это Саша Гребнин, разведчик, - ответил Алексей, засовывая под мышку градусник. - Температура нормальная. Замечательный парень, тетя Глаша.
- Ты меня, вояка дорогой, не успокаивай. "Нормальная!" Залазь под одеяло. Тут еще бы цельный полк пришел. С барабанами. А это кто ж высокий, русый такой?
- Это Толя Дроздов. В одном полку служили.
- Все вы - молодежь, - сказала со вздохом Глафира Семеновна. - Не было бы этой проклятой войны - сидели бы себе дома да с девчатами гуляли. Самые лучшие годы. Не вернешь.
- Все впереди, тетя Глаша, - задумчиво ответил Алексей.
- Верно-то верно... да не совсем.
А палата была полна светлых сумерек, и за черными сучьями тополей текла по западу розовая река заката, на середине ее течения уже робко, тепло переливалась первая, нежнейшая, зеленая звезда. Над парком огромным семейством опускались, устраивались на ночлег грачи, неугомонно кричали, кучками темнея на деревьях.
9
Поздним вечером Алексей вышел в госпитальный парк и, закутавшись в халат, долго смотрел через голые ветви на редкие майские звезды; было свежо, ветрено, весь парк шумел, и где-то в полумраке сыроватых аллей настойчиво, глухо бормотала вода. Пахло мокрой корой, влажностью земли.