Поезд остановился, и Дроздов начал протискиваться сквозь хаотично хлынувшую по перрону толпу солдат и встречающих, глядя вперед, где появлялись, двигались и мелькали взволнованные, красные лица, и в ту же минуту увидел Веру, даже не поверив, что это она.
Но она выходила из тамбура вагона; осторожно переступая ногами, держась за поручни, она спускалась по ступеням и при этом вглядывалась в кишащую вокруг толпу, как бы заранее улыбаясь. А он, увидев ее, не мог сразу подойти, окликнуть, он будто не узнавал ее: в этом очень узком сером костюме, в ее косах, уложенных на затылке в тугой прическе, в ее недетском красивом лице, в, ее движениях и этой словно приготовленной улыбке было что-то новое, непонятное, взрослое, незнакомое ему раньше. Неужели это она когда-то написала, что относится к нему, как Бекки Тэчер к Тому Сойеру?
- Вера!
Она вскрикнула:
- Толя... Анатолий! - И на мгновенье замолчала, вскинув на него свои светлые, увеличенные глаза с изумлением. - Как ты возмужал!.. И сколько орденов! Здравствуй же, Толя!..
Тогда он, не находя первых слов, не в силах овладеть собой, молча, сильно, порывисто обнял Веру, долго не отпускал ее сомкнутых губ, пока хватило дыхания.
- Толя, подожди, Толя!..
Она оторвалась, откинула голову, и он, увидев на ее лице какое-то жалкое, растерянно-мучительное выражение, выговорил:
- Как ты здесь? Как?..
- Я?.. Проездом! Из Москвы! - Она постаралась оправиться и, точно боясь, что он еще что-то спросит, что-то сделает, сказала поспешно: - Я узнала твой адрес от мамы. Я узнала...
- От кого?
- От твоей мамы. Я заходила к вам перед отъездом.
- Вера, куда ты едешь?
- Далеко, Анатолий... Почти секрет!
- Вера, куда ты едешь? И потом - ты гость, а я встречающий! Могу я быть гостеприимным? Не скажешь - просто не отпущу тебя! Я не буду раздумывать! Я четыре года тебя не видел!
Она носком туфли потрогала камешек на перроне.
- Поздно... Ох, как поздно! - и принужденно нахмурилась. - Надеюсь, ты не оставишь меня без моих чемоданов? Толя, ты опоздал! Я еду в Монголию... Я ведь геолог, Толя...
- В Монголию?! Нет, Вера, пойми, ты останешься на сутки! Сутки - это пустяки! - как в бреду заговорил Дроздов и решительно шагнул к вагону. Мы должны обо всем поговорить! Так надо! Где твое купе? Ты остановишься в гостинице, а насчет билета я побеспокоюсь.
- Анатолий, подожди! - почти крикнула она и схватила его за руку. - Что ты делаешь? Ты серьезно?
Он взглянул.
- Почему не серьезно? Просто я... Просто я... не знаю, когда еще увижу тебя.
Она с упреком проговорила:
- Ну зачем? Зачем это? Просто ты стал совершенно военным, мой милый...
Она сказала "мой милый", и эти слова больно и странно задели его, казалось, сразу сделали ее недоступной, чужой, опытной.
Ударил первый звонок. Неужели это отправление? Да, видимо, поезд запаздывал: звонок дали раньше времени. Дроздов, еще не понимая и весь сопротивляясь ее словам, спросил:
- То есть как. Вера, "совершенно военный"?
- Помнишь, Толя, ты же все время думал... хотел пойти в геологический. Толя, ведь война кончилась. А ты в армии! Ну, нет, не то я говорю! Совсем не то я говорю!..
- Вера... слушай, мы должны поговорить обо всем, ты останешься на сутки! Я возьму вещи! Где твое купе?
Она остановила его?
- Подожди, не надо! Я не хочу! Я не могу!.. - И, торопясь, будто ища спасения, подошла к площадке вагона и проговорила неестественно зазвеневшим голосом: - Сергей, пожалуйста, спустись и познакомься, это Толя Дроздов...
И Дроздов понял, что свершилось непоправимое.
Высокий, худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке, с бледным, напряженным лицом спустился на перрон, неуверенно протянул ему тонкую руку.
- Я вас знаю, - сказал он и тотчас запнулся. - Я учился... в параллельном классе, в пятьсот девятнадцатой школе... Голубев.
Ударил второй звонок.
- Никогда вас не знал! - сам не понимая почему, резко ответил Дроздов и непонимающими глазами посмотрел на Веру. - Кто это?
Она сказала:
- Это Сергей. Мы вместе кончили институт. Сергей Голубев... Разве ты не помнишь его?
Было ли это?..
Да, Вера ехала из Москвы в Монголию. Она кончила институт и теперь инженер-геолог. Он все же не все понял в ту минуту, когда поезд тронулся.
"Прощай"! Да откуда она взяла это старинное, какое-то пахнущее пылью слово? Ведь есть другие слова!"
- До свидания! Желаю удачи! - сказал он.
Потом отдаленный перестук последнего вагона, огонь фонаря, уплывающий в ночь, тишина и пустота на платформе. Бумажки, поднятые ветром, садились на пыльные акации в конце перрона. Шум поезда стих. В последний раз из темноты степи донесся глухой рев паровоза.
Дроздов побрел по платформе. Хотелось курить. Было пусто на душе, тяжело, горько...
Он вынул зажигалку, высек огонек; когда прикуривал, от руки, которую как-то виновато и спешаще пожала Вера, пахло слабым запахом сирени. Вера замужем?.. Нет, этого не может быть! Почему же не может быть?..
Это так...
Он незаметно вышел на центральную улицу.
- Извините, - сказал кто-то, задев его плечом.
Мимо него проходили, двигались толпы гуляющих, то там, то тут загорались красные огоньки папирос, около ворот, в тени тополей по-летнему белели платья; там стояли группами, разговаривали, смеялись; на углу кто-то остановил его, закричал в лицо:
- Купите георгины, прекрасные георгины!
Ему не хотелось идти в училище, и он медленно бродил по улицам, равнодушно и слепо глядел на прохожих, на зажженные витрины; потом так же бесцельно остановился на площади, где над крышей дома стремительно перебегали, гасли и светились неоновые буквы кинорекламы: "В "Орионе" "Небо Москвы"; тут возле яркого подъезда кинотеатра на углу бойко продавали цветы, жареные семечки, табак и папиросы; парень в заношенной гимнастерке, с подвижным лицом, на костылях топтался на ступенях, провожая прохожих смешливыми глазами, выкрикивал сипловато:
- Ас-собый, ас-собый! Только по пятерочке, только по пятерочке! Покупайте, братцы, братцы-ленинградцы! Товарищи, подходи, друга не подводи! "Казбек" есть! Рубль штучка, на пятерку - кучка! Покупай, товарищ, "Казбек" с разбегу! - Он заметил Дроздова. - Берешь?
- Ты, парень, из Ленинграда? - для чего-то спросил Дроздов.