Алексей и Борис молчали. Майор Градусов договорил жестко:
- Капитан Мельниченко, приказ об аресте довести до всего дивизиона. Можете идти, товарищи курсанты. Вы свободны до завтра. Идите!
Они вышли в коридор и переглянулись возбужденно.
- Старая галоша! - со злостью выговорил Борис. - Понял, как он наводит порядок?
Алексей сказал:
- Переживем как-нибудь, надеюсь.
- Ну конечно! - разгоряченно воскликнул Борис. - Остается улыбаться, рявкать песни!.. Нужна мне эта гауптвахта, как корове бинокль!
- Ладно, все, - сказал Алексей. - Вон смотри, Толька Дроздов чапает! Вот кого приятно видеть.
Однополчанин Дроздов, атлетически сильный, высокий, с широкой грудью, шел навстречу по коридору, мял в руках мокрую шапку; его загорелое от зимнего солнца лицо еще издали заулыбалось приветливо и ясно.
- Боевой салют, ребята! А я, понимаете, со старшиной в ОВС за обмундированием ходил. Шинели получали. Снежище! Да что у вас за лица? Что стряслось?
- Поговорили с майором Градусовым - и вышли образованные, - сказал Алексей. - Завтра определяемся с Борисом на гауптвахту.
- Бросьте городить! За что? Вы серьезно?
- Совершенно.
Вечером в батарее необычное оживление.
Взводы были построены и стояли, шумно переговариваясь, все поглядывали на крайнюю койку, где лежали кипы чистого нательного белья. Помстаршина из вольнонаемных, Куманьков, старик с крепкой розовой шеей, озадаченно суетился перед строем и, будто оценивая, с разных сторон озирал худощавую и длинную фигуру курсанта Луца, который, как бы примеряя, держал перед собою пару новенького белья - держал с ядовитым недоумением на горбоносом цыганском лице, говоря при этом:
- Нет, товарищ помстаршина, вы только подумайте: если на паровоз натянуть нижнюю рубашку, она вытерпит? Вас надули в ОВС. Эти белые трусики со штрипками попали из детяслей...
- Ну, ну! - уязвленно покрикивал помстаршина. - Детясли! Ты, это, не тряси! Знаем! Ишь моду взял - трясти! Ты словами не обижай. Из спецшколы небось? Я, стало быть, тоже три года на германской... А ну давай сюда комплект! Па-ро-воз!
- Прошу не оскорблять, - вежливо заметил Луц под хохот курсантов.
- Смир-рно-о! Разговорчики!.. Безобразий с бельем не разрешу! Ра-авнение напра-во!
Взводы притихли: из канцелярии вышел капитан Мельниченко. Он был в шинели, портупея продернута под погон; было похоже: приготовился к строевым занятиям.
- Вольно! Помстаршина, что у вас? В чем дело, курсант Луц?
- Не полезет, товарищ капитан, - невинно объяснил Луц. - Отсюда все неприятности.
- Верно, никак не полезет. Помстаршина, заменить!
Куманьков почтительно наклонился к капитану, с явной обидой зашептал:
- Невозможно, товарищ капитан. Рост, стало быть. Размер...
- А в каптерке у себя смотрели? В НЗ?
- В каптерке? - Куманьков кашлянул. - Да ведь, товарищ капитан... А ежели еще внушительнее рост объявится? Эвон гвардейцы вымахали-то... Есть заменить! - добавил он с неудовольствием.
- Две минуты вам на раздачу белья.
- Слушаюсь.
Как многие помстаршины и прочие армейские хозяйственники, он, видимо, считал, что обмундирование служит не для того, чтобы его носить, изнашивать и менять, а для того, чтобы хлопотливо выписывать и получать на складах, - кто мог понять весь адский труд помстаршины?
Пока Куманьков возился с комплектами, капитан размеренно ходил вдоль строя, заложив руки за спину, молчал.
Ровно через две минуты батарея с шумом, смехом, стуча сапогами, повалила по лестнице вниз в просторный вестибюль, к выходу.
Дежурный - из старых курсантов - встал за столиком, снисходительно провожая эту оживленную батарею со свертками под мышками, лениво сообщил:
- Банька у нас что надо, друзья.
- Военную тайну не разглашать! - грозно посоветовал Луц. - Устава не знаете?
Батарея весело выходила на улицу.
В вечернем воздухе мягко падал снег, над плацем двигалась сплошная пелена, закрывала город: уличные фонари светили желтыми конусами. Только все четыре этажа училищных корпусов, уходя в небо, тепло горели окнами сквозь снегопад. Вокруг послышались голоса:
- В снежки! Атакуй спецшкольников!
И тотчас разведчик Гребнин, наскоро сжав мокрый снежок и азартно крякнув, со всей силы залепил его в длинную спину Луца. Тот съежился от неожиданности, обернулся, крича:
- А дисциплина? Нарядик хочешь огрести?
- В такую погоду какая дисциплина! - Гребнин ухмыльнулся, подставляя ему ножку. - Миша, извиняюсь, здесь сугроб!
Луц, скакнув журавлиными ногами в сугроб, набрав снегу в широкие голенища, упал спиной в снег, замотал ногами, вскрикивая:
- Я погибаю! Где мой комплект? Я не могу без комплекта!
- Становись! - растерянно командовал Куманьков, бегая возле рассыпавшейся батареи, испуганно следя за мельканием узелков в воздухе. Белье! - кричал он. - Комплект! Дети! Как дети! А еще фронтовики. Снегу не видали? Эх, да что же вы! Устав забыли? А ну, равняйсь. Р-равняйсь!
Наконец батарея выстроена. Из главного вестибюля показался капитан Мельниченко, подошел к строю, заинтересованно спросил:
- Запевалы есть?
- Есть... Есть! Миша Луц - исполнитель цыганских романсов!
- Гребнин, ты что молчишь? Ш-Шаляпин!
- Отлично. Гребнин и Луц, встать в середину! Ка кие знаете песни?
- "Украина золотая".
- "Артиллерийскую".
- "Война народная".
- Запевайте. Шаг держать твердый. Слушай мою команду! Ба-тарея-а! Ша-агом... марш! Запевай!
Батарея шла плотно, глухо звучали шаги, и, как это всегда бывает, когда рядом ощущаешь близкое плечо другого, когда твой шаг приравнивается к единому шагу сотни людей, идущих с тобой в одном строю, возбуждение пронеслось по колонне электрической искрой. И эта искра коснулась каждого. Люди еще теснее прижались друг к другу единым соприкосновением. Только от дыхания через плечи впереди идущих проносился морозный пар.