— Бог справедлив, сударь. Аморети взял его к себе из сострадания. В люди выведет отрока. Делу купеческому научит.
— О чем вы, отец Илия? — воскликнул Семен Степанович, — В нем художник зреет.
— Не отрицаю. Однако не зело потребный. К закону божьему прилежания не показал. Ни одной молитвы до конца не заучил. Не токмо господина Бибелли испакостил на бумаге…
— Неужто и вас, святой отец? — пряча улыбку,, спросил Семен Степанович, — Я и не знал!
— Непотребу в зачатии изничтожать следует, — зло сказал священник и перекрестился. — Господи, прости…
— Ну и ну! Не обидь ближнего своего. Если мы не поможем Архипу, то кто поможет? Его на попечение купцов или церкви взять бы. Послать в специальное заведение художеств. Дар божий у него…
Учитель не договорил — отворилась дверь, и вошел с двумя бутылками вина Аморети.
— Из особых запасов, господа, — заявил он торжественно, поднимая бутылки с узкими горлышками над головой. — Бургундское. Приобрел по случаю года три назад на французском корабле. Тогда выгодная сделка состоялась.
— А теперь французы и английцы объявили России войну, — нервно сказал Косогубов. — Не могут простить Нахимову разгрома турецкого флота у Синопа[41]. Война приближается к нам…
— На все воля божья, — перебил отец Илия.
— Вот именно, божья! Вы даже не подозреваете, насколько божья! — воскликнул учитель. — Чего князь Меньшиков в начале минувшего года ездил в Константинополь?
— Цареград — стольный град христианской веры, — отозвался священник. — На поклонение…
— Чепуха! Он требовал от Турции уважать православное духовенство в Палестине. В самой Палестине! За тридевять земель от России. И чтобы русский царь имел право покровительствовать христианам — болгарам, сербам, румынам, грекам… Вы слышите, и грекам, которые ныне есть подданные султана.
— Они — наши братья во Христе, — вставил отец Илия.
— И по крови, — подхватил учитель. — Но турецкий султан отказал Меньшикову, а в октябре объявил войну. Англия и Франция тоже.
— На все воля божья.
— Воля‑то, воля, но торговле в убыток, — проговорил Аморети.
Мимо темной комнатушки Архипа прошла хозяйка с горящей свечой, за ней проследовала кухарка с тяжелым подносом в руках. На дворе густел апрельский голубой вечер, сумеречный свет еле пробивался сквозь маленькое окошко. Архип лежал на топчане и неотрывно смотрел на потолок. До него доносился ставший громким разговор Аморети, Косогубова и священника. Дверь в комнату, где они ужинали, забыли закрыть. Но парнишка не вслушивался в их голоса, он был увлечен разворачивающейся над его головой борьбой между чернотой, выползавшей из углов коморки, и вдруг проявившемся на потолке фиолетовым пятном. Он догадался, что над морем взошла луна. Еще невысокая, робкая, потому и свет ее в окне такой трепетный и несильный. Фиолетовые оттенки дрожали, переливались голубыми прожилками и совсем незаметно приобретали синеватолиловую окраску, такую осязаемую, что оживший квадрат хотелось потрогать рукой…
Световая гамма причудливо играла до тех пор, пока полная луна не стала хозяйкой на бездонном звездном небе и пока ее серебристый живой свет не заблестел в голубых стеклах маленького окошка.
Архип прикрыл уставшие глаза и тотчас услыхал ясный голос Косогубова.
— Ссылаться на волю божью —совсем не означает изрекать истины, отец Илия. — Она заключена в действии.
— А действия, милостивый государь, предопределены волею божьей. Взять токмо переселение греков. Всевышний ниспослал митрополиту святому Игнатию провидение. Разлука с Крымом освящена богослужением в Успенском скиту. По наущению господа нашего святой Игнатий служил благодарственный и напутственный молебны вековечной покровительнице детей Иисуса Христа в крымском ханстве. Иноверцы–татары посягнули на икону божьей матери. Однако осквернить ее невмочь песоголовым.
— Спрятали в бочке, — вставил Семен Степанович.
— Не богохульствуйте, сударь, — сердито сказал священник, — Божья матерь осветилась неприкасаемым светом и ослепила иноверцев.
— Ну и ну, отец Илия! — перебил, усмехаясь, Косогубов, — А как случилось, что она по пути из Крыма исчезла?
— Козни иноверцев, — отрезал зло священник и поспешно перекрестился.
— Все‑таки сумели подойти к иконе. А говорил, что ослепила.
— Вам, сударь, зелье токмо порчу приносит, — сказал священник и постучал ногтем по бутылке.
— Аки паки, сиречь, наоборот. От него я бодрее и смелее делаюсь. Даже разумнее… Значит, все‑таки исчезла икона вместе с бочкой. К слову, из‑под такого же зелья бочка‑то была. Говорили, что марьинцы вместе с ней ушли к татарам. Вот вам и паства, вот вам и воля божья. Все делают люди.