Неожиданно его окликнули:
— Архип! Постой!
Он повернулся и увидел Настеньку. В красном сарафане, надетом поверх полотняной вышитой кофточки с длинными рукавами, с розовыми лентами в смоляных косичках, восторженная, она подскочила к Архипу.
— Ой, как хорошо, что я тебя встретила! — торопливо заговорила девочка. — Мой папа здесь, продает чувяки. Отпустил меня походить по…
— Здравствуй, Настенька, — перебил Куинджи и взял ее за руку.
— Вот, мне папа дал три копейки, — похвалилась она, разжимая ладонь, — Разрешил купить намисто.
Они выбрались из толкучки и пошли вдоль палаток. Архип не отпускал руку подружки, маленькую и теплую. Ему с Настенькой легко, как в степи. Он немного стыдится девчонки, но в то же время чувствует прилив сил, ибо знает, что может в любую минуту сделать для нее что‑нибудь доброе: защитить от мальчишек–обидчиков или подарить свой рисунок, а придет лето — сплести венок из полевых цветов.
— Навались, бедовые, на пряники медовые! — раздался веселый крик лотошника. — Во рту тают, в животе играют! Как в раю — на копейку два даю!
Навстречу ребятам шел парень в серой поддевке; фуражка с глянцевым козырьком — набекрень, из‑под нее выбивается рыжий чуб. У живота он поддерживал ящик, висевший на ремешке, перекинутом через плечо. Архип, не отпуская Настю, остановил продавца, протянул ему пятак.
— Эт‑то, два пряника, — попросил он.
— Можно и на все, сударь, — отозвался парень и щедро подмигнул: — Для такой мадамы…
Куинджи исподлобья посмотрел на лотошника. То ли не по–детски серьезный взгляд, то ли выразительные черные глаза удивили парня. Он стал серьезным, молча отсчитал сдачу и подал два пряника со словами:
— На здоровьице, сударь!
Архип отпустил Настенькину руку, вложил в нее пряник. Зардевшись, она опустила голову и прошептала:
— Спасибо.
— А ты ешь, ешь.
Стеснительно откусив мягкий пряник, радостно проговорила:
— Ой, какой вкусный! Я таких еще не ела. Ты попробуй свой.
Архип начал есть, поглядывая на Настю. Потом они беспричинно засмеялись, взялись за руки и, покачивая ими, пошли, не замечая вокруг ни многоликой толпы, ни звонкоголосицы ярмарки.
У церковной ограды, где проходила граница торговых рядов, сидели нищие и калеки. Невдалеке от входа во двор храма толпились люди. К ним направились Архип и Настя, пробрались вперед и увидели сидевшего на маленьком пустом бочонке длинноволосого седого старика в белых полотняных шароварах и рубахе. На коленях он держал бандуру, под ее аккомпанемент пел чуть хриплым, но сильным голосом:
Бандурист на низкой ноте закончил пение и опустил седую голову. Слушатели стояли, не шелохнувшись. Крестьянка с маленьким морщинистым лицом держала у глаз хусточку[51] и вытирала слезы. Блестели глаза у полногрудой молодицы, державшей на руках младенца. Над головой Архипа и Насти раздался печальный шепот:
— Та це ж про нашего Миколу вин спивав. Забралы бидолагу на войну з туркамы. Може, вже загынув десь, — и женщина заплакала.
— Пишлы, пишлы звидцы, Ярыно, — отозвался глухой голос, видимо ее мужа. — Годи сэрцэ рваты.
— Нэхай ще заспивае, — всхлипывая, сказала Ярина. — Дай сердешному копийку, дай.
Крестьянин оттеснил ребят и подошел к старику, поклонился и положил медный грош в шапку. Из толпы вышли еще несколько человек и направились к кобзарю.
— Спасыби, люды добри. Спасыби, — сказал он, склоняя голову. — А тэпэр послухайтэ писню нашого батька–заступныка Тараса Шевченка…