Выбрать главу

Ранней весной в доме Аморети неожиданно появился Феселер. По–прежнему элегантно одетый, в сером демисезонном пальто, доходящем до колен, в смушковой шапке. Синие узкие рейтузы плотно обтягивали стройные ноги. Он заметно похудел, карие глаза беспокойно блестели. Постоянно сводил брови и потирал переносицу указательным пальцем. На пышных висках пробивалась седина.

— А вы сдали, дорогой, — сказал озабоченный Спиро Серафимович, — Какая беда подстерегла вас?

— Горе у нас у всех одно, — ответил художник и вздохнул. — Вы представить не можете, что мы пережили. Что пережили! Вдруг неприятель нападет на Феодосию! Иван Константинович решил уехать в Харьков, но передумал. «Хочу в Севастополь, — заявил он решительно, — Там доблестный флот, там друзья мои — Нахимов и Корнилов. Хочу их видеть!» В доме плач, убиваются жена и дети. А он твердит свое: «Самим богом велено мне быть среди доблестных защитников земли русской!» И вы знаете, уехал. Семью велел переправить в Харьков, а сам‑то — на бастионы, прямо в пекло, в ад кромешный… Но каков наш Иван Константинович! Таланта величайшего человек, оберегать его надобно. Так нет — под пули, под ядра смертельные. Прямо‑таки отчаянный храбрец. Делал зарисовки казаков, матросов… Боже, он друга своего похоронил там — адмирала Корнилова. На Малаховом кургане смертельно ранен был. Иван Константинович срисовал то место… Я не смог бы, никак не смог. Кровь и смерть рядом. Жутко, — он передернул плечами и замолчал.

Аморети наполнил вином серебряный бокал и пододвинул его к Феселеру.

— Нет, нет, — запротестовал тот.

Стоявший все время у двери Архип, волнуясь, проговорил:

— Эт‑то, Иван Константинович где сейчас?

— Слава богу, в Харькове, — отозвался Феселер. — А ты подойди ближе. Садись, голубчик…

— Садись, садись, — разрешил Спиро Серафимович.

Куинджи сделал шаг к столу, но остался стоять. Чуть склонив голову, бледный, он неотрывно смотрел на художника. Феселер заломил руки и воскликнул:

— Что мы пережили! Мне поручили сопровождать семью Ивана Константиновича. — Он достал из кармана пиджака накрахмаленный носовой платок с голубою каймой и элегантно поднес его к глазам, — Все время приходилось утешать их. А у самого сердце разрывалось от неизвестности… Но бог милостив, все обошлось. Ныне пишет «Морской бой». Что‑то грандиозное будет… Мечтает о мирных сюжетах. Все наброски, наброски, эскизы. Ни минуты отдыха не дает себе.

Феселер умолк, остановив глубокий лихорадочный взгляд на Архипе. Парнишке почудилось, что тот не узнает его, и, смущенный, переступил с ноги на ногу. Но художник тихо произнес:

— Вот так живут и работают великие. Талант, данный богом, они оборачивают на каждодневный труд. Помни это, Архип, крепко помни. — И рбернулся к Аморети: — Как тут у вас?

— Живем в ожидании вестей из Крыма, — ответил Спиро Серафимович. — Торговли, считай, нету. Армейские фуражиры, правда, прицениваются. Но с них ничего не возьмешь — не заморские купцы. Грех перед богом…

— М–да, — отозвался Феселер. — И на копии спрос упал… Ну а ты, брат, рисуешь? — обратился он к Архипу.

— Ему что, одна забота, — опередил парнишку хозяин. — Да я и не против. Пока мал, пока и воля… Рисует. Он и на скрипке играть мастак. Не знал я раньше. Такое, бывает, заведет, что сердце из груди готово выпрыгнуть.

— Вот как! — воскликнул Феселер. — Ну, знаешь, точь–в-точь, как Иван Константинович. Игрывал на скрипке в молодые годы. Теперь я что‑то не замечал… Завтра покажешь, что нарисовал. Не возражаете, Спиро Серафимович? И поиграет для нас.

— Извольте, сделайте одолжение. Вы гость редкий и дорогой в моем доме.

— Премного благодарен…

Накануне дня святой троицы госпожа Аморети рано утром послала Архипа за свежей травой, чтобы по обычаю посыпать ею полы. Полной грудью вдыхал Архип сладкий настой цветущей степи. Он раскинул руки, запрокинул голову и начал кружиться, ошалело и протяжно крича в небо:

— Эге–е-ей! Эге–е-ей!

Упал в траву на спину, закрыл глаза и замер. Вскоре послышалось тонкое серебряное жужжание пчелы. Его сменило озабоченное гудение шмеля. Сбоку неуверенно застрекотал кузнечик. Чуть подальше на его зов откликнулся другой — и пошел стричь утреннюю тишину. Запел жаворонок. Архипу казалось, что птица повисла как раз над ним и звонкими переливами выражает его радость, оповещает всему миру, как светло у него на душе, как соскучился он по необъятному простору, по его звукам и краскам.