Солнечные лучи, косо пробивавшиеся утром сквозь листья, уже падали отвесно, тень от деревьев стала короткой. Минуло часа два, как дворник привел Архипа под навес. «Забыли про меня», — подумал он и вышел в сад. Жаркий воздух, горчивший запахом увядших листьев, ударил ему в легкие, и Архип снова поспешил в укрытие.
Ожидание стало томительным, решил было улечься на топчан, однако передумал: а если позовут или сам Иван Константинович захочет узнать, что за гость появился у него во дворе. О сне и думать нельзя. Куинджи принялся перебирать свои работы. Подолгу рассматривал каждую, отбирал и клал в сторону, потом снова возвращал на место.
За этим занятием его застала жена Айвазовского Юлия Яковлевна. Вместе с дочкой она появилась внезапно откуда‑то сбоку навеса. Держа в руках картонку, юноша растерянно смотрел на красивую женщину в белой шляпке, из‑под которой выбивались смоляные волосы, обрамлявшие продолговатое с тонкими чертами лицо. Белое легкое платье, перехваченное в узкой талии широким пояском, ниспадало до самых туфель. Рядом с ней тоже вся в белом и с длинными косичками стояла девочка лет семи. От их изящных фигур исходил такой ясный свет, что казался неестественным, а они сами — нереальными. Но привидений среди бела дня не бывает, к тому же послышался тихий, но требовательный голос:
— Сашенька, не дергай маму за палец.
Архип опомнился, поспешно вскочил с топчана, сдернул с головы соломенный бриль и поклонился Юлия Яковлевна зашла под навес.
— Эт‑то, я, — заговорил Куинджи. — Из Мариуполя.. Вот, — он повернулся к своей котомке, схватил синий конверт и подал женщине. — Написал Дуранте…
— Даже так! — приподняв тонкие брови, произнесла она. Взглянула на конверт и твердо сказала: — Господину Айвазовскому. Хорошо, передам.
— Эт‑то, мне можно…
— Иван Константинович сейчас занят. Он пишет картину.
— Посмотреть бы…
— Нельзя, — ответила Юлия Яковлевна холодно, но Архип не заметил этого. — Ему никто не должен мешать во время работы. Даже близкие не имеют права бывать в мастерской.
Она говорила неправду. Айвазовский был человек общительный, разрешал приходить в мастерскую копиистам и своим ученикам. Однако Юлия Яковлевна, весьма образованная женщина, считала, что он совершает ошибку, раскрывая секреты своего мастерства. Муж не соглашался с таким мнением, она отстаивала свою правоту. Своенравный, болезненно–раздражительный характер жены приводил Ивана Константиновича в уныние, он вынужден был уступать ей, чтобы только не возникали скандалы.
Архип не знал, что его появление послужило причиной очередного крупного разговора. Когда дворник Митрич доложил о пареньке в коротких клетчатых штанах и в соломенной шляпе, который пришел‑де учиться, Иван Константинович распорядился привести его в дом. Юлия Яковлевна запротестовала:
— Начнет мешать тебе. И вообще, может, он беглый. Разбойник с большой дороги.
Айвазовский криво улыбнулся.
— Ну зачем такая подозрительность, Юля? — сказал он.
— Нет! В дом я его не пущу!
— Хорошо, хорошо, — согласился Иван Константинович и обратился к Митричу: — Устрой его под навесом, любезный. Судя по твоему докладу, парень пришел издалека…
Вот почему Архип так долго ждал у калитки дворника. Присутствие Митрича сдерживало супругов, но как только он вышел, разговор стал более раздражительным. Иван Константинович пытался успокоить супругу, наконец дал слово не отвлекаться от работы, пока не закончит картину.
Спустя час остывшую от ссоры Юлию Яковлевну стало разбирать любопытство, что за парень пришел к ним, и она, взяв с собою дочку Сашу, направилась к навесу. Увидев Архипа, поговорив с ним, она поняла, что он стеснительный и, должно быть, безобидный мужичонка. «Какой из него живописец, — подумала она. — А вот в хозяйстве пригодится. Митрич один не справляется».
Эта мысль окончательно успокоила ее, и уже снисходительно Юлия Яковлевна сказала:
— Живи пока здесь. Есть будешь на кухне.
Мать и дочь ушли по тропинке сказочно белые, словно чайки, скрылись за увядшей зеленью деревьев, а парнишке почудилось, что они, раскинув крылья, взлетели в синеву и растаяли в ней.
Минуло два дня. Митрич приходил за Архипом в завтрак, обед и ужин, вел на кухню, где гость сытно ел. Однако к Айвазовскому его не приглашали, и художник не появлялся ни во дворе, ни на балконе.