Куинджи непроизвольно напрягся, поняв, что к нему приближается сам Айвазовский. Иван Константинович улыбнулся и мягким голосом произнес:
— Ну, здравствуй, юноша! Покажи‑ка мне свои творения. Авось обрадуешь нас с Митричем.
То ли доброта, прозвучавшая в голосе художника, то ли мысль о том, что настала решающая минута в его жизни, помогли Архипу освободиться от скованности. Он повернул к Айвазовскому еще пахнущую красками картонку. Тут же достал из‑под топчана рисунки и два любимых пейзажа, нарисованные на досках, — берег моря с татарскими саклями и кипарисами, и тополя при луне.
Иван Константинович взял в руки одну доску, затем другую. Вытянув поочередно перед собой, долго и внимательно рассматривал их. Затем перелистал рисунки, написанные карандашом. Куинджи стоял от Айвазовского в трех шагах и еле сдерживал волнение. Перед ним был человек из незнакомого, загадочного и недоступного мира. Особого покроя костюм из самой дорогой ткани, медленные движения больших белых рук, неестественно длинные бакенбарды, тонкий аромат духов, исходивший от одежды художника, — все поражало воображение подростка.
— Ну, что скажешь, Митрич? — наконец заговорил Иван Константинович. — Все талантливые люди начинали с того, что терли минеральные краски. Даже великие голландцы занимались этим. — Он перевел взгляд — больших черных уставших глаз на Архипа. — Что ж, мазок у тебя уверенный. Посмотрим, что будет дальше.
Сказал и живо повернулся, будто вспомнил что‑то важное. Поспешно вышел из‑под навеса. Митрич коснулся рукой плеча Куинджи и, подмигнув, тихо проговорил:
— Стало быть, пришелся. Знамо, пришелся.
Архип ничего не ответил, он неотрывно глядел вслед удалявшемуся Айвазовскому. Когда опомнился и хотел спросить, о чем ему говорил Митрич, того уже рядом не было — он догонял своего прославленного хозяина, академика, художника Главного морского штаба, известного всей Европе мариниста.
Парнишка растерянно опустился на топчан и тут же вскочил. «Забыл!» — чуть не закричал он и с досады больно прикусил губу. Забыл попросить разрешения побывать в мастерской. Хотя бы раз посмотреть, как он пишет картины. «Скажу Феселеру», — решил Архип.
Подумав о копиисте, он успокоился, собрал рисунки и доски, положил их под топчан. Потом спохватился, вытащил их и начал придирчиво рассматривать. В ушах ожили слова Айвазовского: «Мазок у тебя уверенный. Посмотрим, что будет дальше».
Куинджи оторвал взгляд от рисунка и прошептал:
— Буду рисовать.
И все же смутная тревога опять подкралась к сердцу. Что‑то непонятное было в словах Айвазовского: не чурались тереть минеральные краски. Что это такое? Как и на чем тереть?
Ответ можно было получить у Феселера, он же, как обещал, не пришел. И Митрич не знал, когда заявится копиист. Но Архип не терял надежды, терпеливо решил ждать его, и оказалось, что не напрасно.
Феселер появился у него под навесом внезапно в субботний день.
— У меня час свободного времени. Рассказывай, что в Мариуполе.
Куинджи передал поклон от Аморети, рассказал о посещении театра, вспомнил Шалованова и вечернюю беседу с ним.
— Не знаю этого господина, — отозвался Феселер. — Ну, ладно, показывай, что принес.
Архип разложил на полу рисунки, доски, картонки. Художник, стоя над ними, долго рассматривал их, потом подошел к парню, обнял его за плечи, и они вместе сели на топчан.
— Ты все еще не в ладах с перспективой, — заговорил Феселер. — У тебя улицы и крыши домов пляшут. Запомни, мысленные линии, проведенные от них, должны сходиться в одной точке горизонта… О красках. Они не слушаются тебя. Этюды яркие и разбеленные, потому что употребляешь много белил. А их нужно класть в меру. Иван Константинович пользуется свинцовыми белилами. Но чаще блестящей желтой, она мягкого цвета, как коровье масло. Когда пишет низкую луну над водой, то вместо белил применяет неаполитанскую желтую. Смешивает ее с синей и получает живой зеленый цвет оливкового оттенка. И вообще чисто–зеленого цвета не употребляет. Смешивает желтые краски с синим и черным. — Он передохнул, попросил подать ему картонку, на которой была изображена степь с цветами. Показывая на них, сказал: — У тебя они раскрашены вразнобой, сами по себе, не имеют одной гаммы. Запомни, все цвета должны быть пронизаны одним каким‑то цветом–колоритом. Голубой, к примеру, может быть в красном, черном, коричневом и других цветах. То есть работа должна быть выражена в определенном тоне. Понял?