В небольшой комнате, куда Леонтий Герасимович привел Архипа, была Вера. В клетчатом синем платье с короткими рукавами и в белом переднике она стояла у стола и расставляла тарелки.
— Дочка, принимай гостя! — сказал Кетчерджи прямо с порога. — И никуда не отпускай.
Девушка повернулась, щеки ее вмиг покрылись румянцем, но она быстро овладела собой и певуче проговорила:
— Здравствуйте, Архип. Как чудесно, что вы пришли!
— Батюшки, да он же не губернатор! — воскликнул Леонтий Герасимович. — Давай проще — не выкай.
— Папа, — начала было Вера, но отец прервал ее:
— Он пришел не в гости. Одно дело со мной справлять.
— Как? — скорее по инерции, нежели удивленно, спросила девушка. Она поняла, что имел в виду отец, но, чтобы не выдать своей радости, почти прошептала: — Ты берешь Архипа на работу?
— Сам напросился, — ответил Кетчерджи и добавил: — И правильно сделал.
— Конечно, правильно! — уже восторженно сказала Вера.
— Потому называй его по–свойски, на «ты».
— А как Архип? — спросила она и перевела взгляд на юношу.
— Эт‑то, мне… Ну, как все, — с трудом, подбирая слова, проговорил Куинджи.
— Ты что — три дня не ел? — отозвался Леонтий Герасимович. — Если с такими запинками и работаешь…
— Папа! — громче обычного произнесла внезапно побледневшая девушка. Она не на шутку встревожилась: простота отца граничила с оскорблением, и Архип мог уйти. — Папа, давай кушать, — добавила уже тише.
— Вот–вот, по нашему обычаю работника проверяют за столом, — сказал Кетчерджи и неестественно засмеялся. — Быстро ест — будет толк, мучается, — значит, рохля.
В комнату вошла кухарка с большим глиняным горшком. Над ним вился пар, издававший вкусный запах чир–чира.
После завтрака Вера оставила мужчин одних. Архип снова спросил у Кетчерджи, что он должен делать и какую плату тот положит.
— Сколько ты получал у портретиста? — спросил купец.
— Двенадцать.
— Ну и жила! Я кладу пятнадцать. Рабочее платье мое, и выходной костюм особо. Доволен?
— Эт‑то, спасибо.
— Спать будешь пока в летней пристройке, — сказал Леонтий Герасимович, встал со стула и поглядел в окошко. Щелкнул короткими пальцами и, подняв руку, произнес: — А сейчас мы пойдем убирать сад.
Довольный тем, что так легко разрешилась проблема найма, Архип с усердием принялся за дело. Собирал сухие ветки, вырубал бурьян, чистил и посыпал песком дорожки. Хозяин лишь для видимости побыл с ним в саду.
После обеда, под вечер, Куинджи пошел в Карасевку. Сказал Спиридону, у кого теперь будет жить.
— Мотаешься туда–сюда, как телячий хвост, — недовольно проговорил брат. — Пора прибиваться к одному берегу. А то в наймах всю жизнь промучаешься.
— Заработать нужно. Цель у меня одна — художником стать.
— Носишься с этим как дурень с писаной торбой. Парубок уже, люди в твои годы женятся. Волов або коней имеют…
— А чего ж у тебя нет?
— У меня — хата, лодка, я сапожничаю. А тебя грамоте учили, да толку черт ма, — в сердцах сказал брат.
— Учиться еще буду, — твердо ответил Архип.
Перед уборкой урожая Кетчерджи вместе со своим помощником поехал на мельницу, стоявшую на Кальчике верстах в двадцати от Мариуполя. Оказывается, она принадлежала купцу. Он брал с крестьян десятую долю зерна за помол. Смотрел за мельницей и работал мельником здоровый одноглазый грек.
Увидев еще издали дрожки, мельник вышел навстречу и, сдернув картуз, поклонился.
— Еще живой, Харитон? — спросил громко Кетчерджи.
— Живой, хозяин, слава богу, — прохрипел одноглазый.
— Все цело? А ну, показывай.
— Хоть зараз засыпай. Не мука, а золото выйдет.
— То уже моя забота — из муки золото делать, — подмигнув, проговорил купец и захохотал. Повернулся к Архипу и приказал идти следом. — Приглядывайся, что к чему, пригодится.
Но не мельница приносила основной доход Кетчерджи Его амбары ломились не только от зерна, они пополнялись мануфактурой, сельхозинвентарем, скорняжными изделиями. Покупал он товары в Таганроге, Чугуеве, Екатеринославе.
За две недели до летней ярмарки Куинджи сопровождал своего хозяина в Александровск на Днепре. Днем нещадно палило солнце и напоминало парню дорогу в Крым. Но тогда он добирался в Феодосию пешком, ныне ехал в крытой коляске вместе с богатым купцом, которому за деньги открывали двери на дорожных станциях, представляли комнаты для ночлега.