3
Утром следующего дня Эдгар Вестфален, сопровождаемый отцовским слугой, шел в гимназию Фридриха-Вильгельма. На углу Симеонсштрассе его задержала процессия, направлявшаяся к собору. Впереди шли отроки в белых балахонах, неся пестрые хоругви и знамена. За ними, громко распевая молитвы, тянулся крестный ход. Шествие замыкал парчовый балдахин с раскачивающейся бахромой. Под ним был человечек в тяжелой хламиде. Эдгар Узнал трирского епископа по очкам, оседлавшим шишковатый бледный нос. Четыре священника окружали его святейшество.
Сотни йог безжалостно растаптывали только что распустившиеся ветки деревьев и кустарников, желтые полевые лютики и мохнатый лиловый сон-траву, которыми монахини, опережая шествие, посыпали мостовую. На перекрестке Мясной улицы духовенство служило молебны подле нарядных алтарей. Время от времени пронзительный колокольчик ставил идущих на колени. Женщины высоко приподнимали тогда широкие, плотные юбки, открывая толстые нитяные белые чулки.
Прохожие-протестанты втихомолку отпускали по адресу фанатичных католиков насмешливые замечания.
— Моления язычников превосходили пышностью католические, — сказал Эдгар слуге, круглому, коричневому, обструганному, как добрый пивной бочонок. — Вчера учитель нам говорил, что, когда Трир был римской колонией, весною жители славили богов плодородия. Жрецы были тоже весьма представительны, и молящиеся слушались их, не прекословя. — Эдгар нахмурил едва очерченные брови, надул щеки, пытаясь вспомнить что-то. — Придется расспросить отца, позволялось ли жрецам носить очки.
Вдруг шум и сумятица в середине процессии сосредоточили на себе внимание улицы. Гусару в кирасе, верхом на гнедом коне, наскучило ждать, покуда толпа поредеет и можно будет пересечь улицу. Он попытался проложить себе путь между молящимися. Его встретили бранью. Позабыв о крестном ходе, католики сменили псалмы на угрозы божьей карой. Из-за белых занавесок и ставен открытых окон домов высунулись головы в ночных колпаках и чепчиках. Трирские жители радовались всякой неожиданности, нарушавшей унылую изученную ежедневность.
К удовольствию многочисленных школьников, сновавших по тротуарам, протестанты, встав на защиту дерзкого гусара, обозвали римского папу истуканом. Негодование католиков грозило значительными осложнениями городскому порядку. Доктор Шлейг из окна своего дома взывал к веротерпимости, стремясь примирить протестантов, занявших тротуары, с многочисленными католиками, наступавшими с мостовой. Наконец с Главного рынка не спеша прибрел полицейский и, не слушая посыпавшихся со всех сторон разъяснений, взял под уздцы офицерскую лошадь с возмущенным седоком и вывел в прилегающий переулок. Колокольчик зазвенел, толпа грохнулась на колени, обратившись к молитвенникам и четкам. Окна опустели.
Эдгар пришел в гимназию к концу общей молитвы. Он проскользнул во двор, сообщнически подмигнув тучному швейцару, и, прячась за спинами более рослых учеников, добрался до своего места у стены гимназической часовни, оставшись не замеченным чинно выстроившимися по обе стороны от директора Виттенбаха учителями.
Очутившись в своем ряду, Эдгар огляделся, дернул соседа, черноволосого мальчика, за полу мундира.
— Я получил отличную историю Пруссии от отца, — шепнул Эдгар и, устыдившись похвальбы, добавил: — Отец спрашивал о тебе и хочет видеть тебя, Карл.
Карл живо повернул голову.
— Господин Вестфален приехал? Софи ничего не сказала мне. Если ты ничего не имеешь против, пойдем после школы прямо на Римскую улицу.
После невнятного «Отче наш» ученики разбились на пары и продефилировали по-военному мимо школьного начальства. Карл и Эдгар шли вместе. Покружив но двору, гимназисты исчезали за низкими дверями треугольного кирпичного строения с множеством непомерно малых окон. Гимназия Фридриха-Вильгельма, бывшая когда-то иезуитской коллегией, внешним своим видом напоминала прусские казармы.
Квадрат двора замыкался фасадом часовни цвета недозрелых помидоров. Касаясь ветвями зубчатой крыши, короновавшей гимназическую молельню, росли тут одинокие деревья. Плющ, цепляясь за выступы, тянулся по стене вверх, как узник, ищущий света.
Эдгар и Карл наперегонки, перескакивая через две ступени, взобрались по узкой каменной лестнице на верхний этаж и заскользили по начищенному воском полу гулкого, выбеленного голубоватой известкой коридора.
Они умерили бег недалеко от двери, едва заметной в нише. На ней висела дощечка с одним словом, выведенным по-латыни: «Prima». На противоположной двери значилось: «Oberprima». Это были два старших, выпускных класса.