— Борис Арнольдович, вам письмо.
Почерк знакомый, но смутно. Конверт решительный. Твердый — голубой.
«Когда будете, придите, телеграфируйте непременно, встречу, я не писал все время, вы знаете, я не люблю писать, но на днях расчувствовался. Все мнил, почему вы не отвечаете на мои письма? Я звонил по телефону, писал, отчаиваясь. Вы сердитесь? За что? За что? Вы ведь единственный у меня кого я люблю. И я тосковать стал. Не знаю, чем объяснить… Рынкевич».
Борис улыбается. Так всегда бывает. Сначала кажется все значительным и большим, а потом расстраивается все. Вспомнилась встреча эта. Увлечение. Был зимний вечер. Такой особенный петербургский. Когда стоишь на набережной и смотришь на белую Неву, кажется, что вот сейчас проснешься и будет что-то другое, а это все сон. Липовый воздух, снег, как кружево у берега. А там дальше — жутко. И вот голос звонкий, особенный. Казалось, что так все это должно было быть. И будто затем и пришел он к берегу, чтобы встретить.
Сначала казалось все сном приятным. Борик был один в большом городе, и встреча эта была первая, в саду, у остановки трамвая, потом постепенное сближение и через месяц Борик и Рынкевич были неразлучны. Рынкевича знали в мире начинающих художников, в тех кружках и кабаре, из которых выходят или в ореоле славы, или разочарованные, оплеванные, с затаенной ненавистью ко всему молодому и яркому. Многие улыбались двусмысленно, многие искренне жали руки Рынкевича, говорили: «Поздравляем. Новая любовь». Сначала Борик чувствовал себя не особенно ловко в этой компании, и любил часы, когда они бывали вдвоем. Потом вышло обратно. Среди этих «будущих знаменитостей» хотя бы на час, были люди чуткие и прямые. Многие открыто восхищались Бориным мягким характером и целомудренностью. В один из вечеров, когда они были одни и когда они устали от поцелуев и ласк, какие только были созданы их пылкой фантазией, Рынкевич предложил куда-то поехать.
Борик был первый раз в этом клубе. Низкий подвал с плохим входом, но внутри изумляющая роскошь. Точно бал костюмированный. Костюмы — сочетание реализма с изумляющей фантазией. Клуб славился тем, что в нем были только мужчины, и попасть было неимоверно трудно. Вечер прошел, как в угаре. Странная, волнующая музыка, какие-то невиданные танцы, тосты и главное последнее развлечение, которое поразило и испугало Борю: по данному сигналу электричество потухло, осталась гореть только еле заметная розовая лампа. Причудливые костюмы сползли с тел и обнажили розовые, желтые, худые и толстые фигуры. Как сквозь сон помнит Боря, что было дальше. Чьи то руки сжимали его тело, еще не совсем освобожденное от одежд, чей-то голос нашептывал слова жуткие и сладкие.
Под утро, когда розовело северное небо, и дворники усиленно подметали тротуары, они поехали домой. Борино лицо было бледное и хмурое.
После этого вечера все переменилось. Незаметно, но неожиданно. Когда приходил Рынкевич, Боря был скучным и неоживленным, как в прежние дни.
— Вы сердите на меня?
— Нет.
— Почему вы такой?
— Я не знаю. Только я погас, устал.
— Может быть, этот вечер вас смутил?
— Нет, нет, уйдите.
— Больше они не встречались. И вдруг теперь письмо. Краска залила Борины щеки. Опять то же самое. Зачем это? Он почти забыл этот вечер, этот «ужас», как он мысленно называл происшедшее. И вдруг снова напоминание. Резкое, сочное, как удар бича.
Что отвечать Рынкевичу? Что все прошло, хорошо, что нельзя вернуть прежнего. Всё фразы, фразы. Хочется чего-нибудь неумолимого, сильного, чтобы он почувствовал Борины страдания и тоску. Не хочется встречаться с ним, в сердце новые мечты, новые надежды. Каждый день Боря ходит на вокзал, сливается с шумной, суетливой толпой, ищет тех глаз, того лица, и не находит. Возвращается домой в громыхающем трамвае и сидит недвижный, окаменелый. Вся жизнь, все мечты перенеслись туда, в этот шумный водоворот вокзала. Серые глаза манят, и голову кружат воспоминания…
— Вы желаете сделать заявление?
— Да.
— Пожалуйте в комнату дежурного.
Пыльные потолки, грязный пол, уставленный зелеными столами, на которых водружены горы бумаг.
Сидит господин в синих очках, сухо здоровается.
— Чем могу услужить?
Борино лицо спокойно, но сердце стучит громко и протяжно.
— Я желаю увидеть носильщика № 117. Я искал в залах, не нашел… мне нужно поговорить насчет вещей… я приезжал недавно… и выронил.
— Вы желаете заявить о пропаже вещей? — синие очки нагнулись внимательно и деловито.
— Я желаю переговорить с носильщиком № 117. Не помнит ли он насчет вещи там… Я желаю, чтобы мне дали его фамилию адрес и вообще…