— Не торопитесь, я прошу эту услугу под одним условием.
— Я слушаю.
— Сегодня мы проведем с вами вечер и… ночь.
— Боря! Вам не стыдно? Вы думаете, я за это вам одалживаю…
— Нет, нет, не в этом дело. Это мой каприз. Это искренне, успокойтесь.
— Боря! Милый! Значит, это неправда, что вы писали мне в письме?
— Нет, это — правда.
— Как?
— Но и это правда, что я вам теперь говорю.
— Две правды?
— Нет, нет, я не люблю, но сейчас у меня ну, такой порыв. Впрочем, вы не поймете, но что вам нужно? Ведь я говорю вам, что сегодня я ваш. Понимаете? И он поцеловал Карлушу медленно и сильно.
Это уже совсем скверно? Или нет? Не так уж? Если разобраться. Так просто. Без выкриков и без слез. Но голова тяжелеет, и думать трудно. Но все же… Василий хороший, конечно, и я его люблю и он меня, он тоже. Он такой славненький, такой заступник милый. Хорошо. А дальше? Маслов Карлуша. Люблю ли я его? Нет. Целовал? Да. За что же? За 200 рублей? Нет! Нет. А впрочем, конечно, да. Не нужно было бы 200 рублей, не позвал бы Карлушу, не было бы этого. О, Боже, Боже помоги. Ты милосердный и великий. Борик целует образок свой серебряный и шепчет что-то свое, как в детстве.
— Ты ушел, Вася, совсем?
— Конечно, что мне там делать. Таскать чужие вещи — очень интересно.
— Но ведь заработок?
— Какой там заработок? Работа каторжная, таскаешь на плечах сундучищи, да чемоданы, а как расплачиваться, так двугривенный в зубы и довольно. Найду работу другую.
— Бедный Вася! Тебе тяжело. — И Боря приближает свое лицо к Василию и целует глаза и рот.
А в окне колышутся позеленевшие деревья; слышно, как звонят в церкви. И Боре кажется, что нет ничего лучшего, ничего более прекрасного, как сидеть здесь рядом с Василием, чувствовать, как дышит его широкая грудь, как сильны и тверды руки, обнимающие его стан.
Широкая мраморная лестница, обтянутая зеленым сукном, заглушала Борины шаги. Поднявшись во второй этаж, он остановился. На блестящей медной дощечке, прибитой к двери, красовалось строгими, тонкими буквами: «генерал-майор Владимир Акимович Шлитковцев».
Едва замолк электрический звонок, как дверь широко раскрылась старательным денщиком.
— Насчет урока?
— Да, я пришел по объявлению. — В Бориных руках свернутая в трубку газета.
— Пожалуйте.
В гостиной богато обставленной, было как-то слишком тесно. Через минуту вышел генерал:
— Вы по объявлению?
— Да, я пришел предложить свои услуги.
— Вы студент?
— Да.
— Юрист?
— Нет, филолог.
Генерал улыбнулся.
— Это хорошо. Юриста мне не хотелось бы. Был у меня один репетитор, юрист, но он больше по части ухаживания за женским полом, гувернантками и т. п. Так… значит вы филолог?
— Да.
— Вы давно репетируете?
— Вы знаете, нет, не очень.
— А на выезд согласны?
— Там не помечено в объявлении.
— Мы едем в Крым. Куда именно, мы еще не решили, но я думаю, что это все равно вам? Заниматься с дочкой моей, она во втором классе по всем предметам и сыном латынью, за шестой класс гимназии. 50 рублей на всем готовом и наш проезд, но вы должны дать несколько пробных уроков здесь, до отъезда.
— Я согласен на эти условия.
Через несколько дней, после двух пробных уроков, Боря получил розовое, надушенное сильными духами письмо от г-жи Шлитковцевой. Она писала, что согласна вверить ему своих детей, что пробный урок ей и ее мужу очень понравился, и что она просит для выяснения окончательных условий зайти вечером. А через неделю Боря с семьею генерала Шлитковцева должен был выехать в Крым. Отъезд был назначен в субботу. Боря укладывался при помощи Василия. Был грустен и бледен. Разлука с другом казалось особенно горькой потому, что Василий был особенно нежным и ласковым теперь. Боря решил взять уроки только потому, что иначе он не мог помогать Василию. В тайнике души он был рад, что ему не придется опять быть дома, в тех местах, где было столько горьких и жутких воспоминаний.
— Василий!
— Что?
— Ты будешь писать много и часто, слышишь? Обещай мне. Ты знаешь, как я люблю тебя. Хорошо?
— Конечно, конечно.
— Как мне больно, как больно уезжать. Вот если бы здесь я достал уроки!
— Условия уж очень выгодные, чтобы отказываться.
— А ты? Ты будешь далеко. Нет, я не могу. Я откажусь.
— Я на тебя рассержусь, Боря, и уйду отсюда. Все равно, тогда меня не увидишь.
— Вася! Вася! Как же мне быть?
— Ехать.
— И ты не будешь без меня скучать?
— Буду, но что же делать?
— Боря целует сочные губы Василия и когда тот его обнимает, ему кажется, что он для него поехал бы не только на уроки, но в Сибирь, в каторжные работы.