— Проклятый, мерзавец, подлец. Я тебе дам дерзить. Я тебя научу, как с генеральшей разговаривать! Молчать! Под военный суд. Рассуждать не будут. В двадцать четыре часа под расстрел!
Было странно смотреть на этого здоровяка Ивана, который стоял, покорно склонив голову, в одних подштанниках, без рубахи. Несколько струек алой крови тихо струились по его загорелой груди и спине. Увидя Бориса, Зинаида Николаевна замолкла, но уже через секунду, опомнившись, кинулась к нему с нежной и испуганной улыбкой на только что искаженном от злости лицом.
— Борис. Борис. Милый. Заступитесь! Он пришел ко мне, одинокой, беззащитной в таком виде и требовал… Понимаете?.. Хотел меня взять. Это ужасно. Я вся дрожу. Я накинулась на него. Защищалась.
Боря едва сдержал крик негодования. Ему хотелось повалить эту женщину на пол ударом ноги и бить ее, бить до крови, до отупения. Боря сам удивился своей жестокости и злости. Он был всегда таким мягким и нежным. Но воспоминания о Василии, о том, что ему, во что бы то ни стало, надо удержаться на этом месте до конца лета, заставило его сдержаться.
— Хорошо, хорошо. Идите в спальню. Успокойтесь. Я вам валерианы пришлю. А его я уведу.
— Ах, какой вы благородный, милый!
Когда Зинаида Николаевна ушла, Боря подошел к Ивану.
— Идите сюда. Не бойтесь меня. Я вам ничего дурного не сделаю. Что у вас вышло?
— Барин, голубчик, не верьте. Вот стерва, как есть ведьма. Я не шел к ней, сама вот меня притащила. И все там у нее… Сапоги, рубаха…
— Да, я верю, верю. Но только почему она била тебя? Ведь когда в ванне прошлый раз все же было мирно.
Иван обрадовался.
— Барин, вы, значит, знаете. Будьте заступником!
— Смогу ли я помочь тебе? Но только что сегодня произошло? За что это?
И Боря прикоснулся к голове Ивана, где от битого стекла гнездилось несколько ран.
— Эх, барин, будьте заступником. Все вам скажу. Пристала ко мне барыня, я боялся генерала здорово, да и сама-то она не больно аппетитна. Я противлюсь. Она велит. Я говорю — под суд, а она говорит, если не будешь меня слушать, я мужу скажу, и хуже будет. Что я могу сказать? Наша доля повиноваться. Ну, сначала ничего. Баба, как баба. А потом и то и сё пошло, стыдно даже сказывать. Вот сегодня такое приказала, что от тошно стало. И рад бы слушаться, да не могу. Чую, что вот-вот вырвет. Думаю, лучше раньше скажу. Потом хуже будет. Говорю — не могу. Она злится. Заставляет. Я говорю: как хотите, барыня, все сделаю, а на это не согласен, хоть казните меня. Тут она накинулась. И хам, и солдафон и мерзавец. Так, — говорит, — тебе, значит, противно. Да знаешь ли ты, кто я, да кто ты. Тут я не знаю, как сорвалось у меня. Б… — говорю ты, вот кто! Тут она вытолкнула меня в столовую, стала бить тарелки об голову. Спасибо — вы подоспели…
— Было что-то жалкое и трогательное в этом грозном здоровяке, которым помыкала женщина. Боря смотрел на Ивана с сожалением и печалью, и вдруг вспомнил, посмотрев на голову, что он ранен.
— Идемте в мою комнату. Я вам промою рану.
Через темную переднюю они прошли в Борину комнату, где одиноко догорала керосиновая лампа. Боря, промывая рану, вытер струйки крови полотенцем с молчаливой нежностью, свойственной его характеру. Вдруг Иван наклонился и поцеловал его руку. Боря вздрогнул. Поцелуй как бы пробудил его дремавшие инстинкты. Он заметил только теперь сильное загоревшее тело, мускулистые руки и еле прикрытые ноги Ивана. Сотни самых разнообразных мыслей завертелись в его голове. Было мучительно больно и стыдно, хотелось ударить самого себя, укусить. Но глаза невольно обращались в ту сторону, где сидел Иван с перевязанной головой.
Боря отошел на несколько шагов и опустился на табурет.
— Барин, Борис Арнольдович, что с вами? — и простодушный Иван подошел к нему и обнял его. — Милый барин, вы плачете? Это меня вам жаль? Эх, вы, жалостливый какой. Хороший вы.
— Иван, Иван, я подлец. Я скверный, — и Боря кинулся в его объятья, целуя его губы, шею, грудь, прижимаясь к его сильному и мускулистому телу, и в то же время мучительно боясь, как бы не понял он мотива его порывов.
«Это гадко, мерзко», — сверлило где-то в глубине его души, но не было сил оторваться от мучительного и безумного наслаждения.
— Зинаида Николаевна! Зинаида Николаевна! Вы спите?