— Вы репетитор Кирилла?
— Да.
— Борис Арнольдович?
— Да, — Боря отвечал машинально. Он думал о своем, и был несколько ошеломлен вопросами незнакомца.
— Фамилию вы мою не знаете, но обо мне вам говорил Кирюша.
Боря молчал.
— Не вспомните? О священнике.
— Ах, да, да.
— Бывший священник Дмитриев.
— Ах, очень, очень приятно, очень приятно, — это вырвалось искренне и не официально.
— Я вас знаю давно. И видел вас часто. Кирюша вас хвалил.
— Кирюша такой добрый. Он всех расхвалит.
(Пауза.)
— Мы собирались к вам.
— Да, я просил прийти с вами, но теперь…
— Как вы знаете?
— Ну, конечно. Это ужасно. Но надо и с этим мириться. Вы теперь у его постели?
— Да.
— На вас падает нелегкая обязанность утешить Кирюшу. Я боюсь за него, как бы он не совершил великий грех.
— Вы говорите про самоубийство?
— Да.
— Это ужасно. Я не допущу. Но только… разве это грех, батюшка?
— Великий и непоправимый.
— А я… думал об этом часто.
— Приходите ко мне, Борис, мы поговорим с вами. Вы спешите? Сегодня же.
Чтобы попасть к Дмитриеву, надо было пройти весь город, спуститься вниз к морю и узкими, извилистыми улицами выйти на пустырь, наподобие площади. Здесь пахло отбросами, гнилью, кожей и еще чем-то особенным, запахом, который трудно было уловить.
Дом был одноэтажный, каменный с маленькими решетчатыми окнами и строгой железной крышей. Точно тюрьма — подумал Боря. Он пересилил неприятные чувства и постучал. За дверью раздался какой-то странный, непонятный звук. Потом все стихло. Боря стукнул еще раз, так как на дверях не было заметно и подобие звонка. Наконец дверь медленно раскрылась. На пороге был сам Дмитриев.
— Милости просим, дорогому гостю мое почтение, — и он склонился низко, как-то по-театральному.
Внутри было скромное убранство. Стол, стулья, ничего лишнего. Боря обратил внимание на то, что все стены были увешаны образами и горели желтые восковые свечи.
— Вы в первый раз у меня?
Борю удивил этот вопрос. Точно угадав его мысли, Дмитриев продолжал:
— В этом доме?
— Первый раз.
— Я дом этот купил несколько лет тому назад и полагал, что, будучи здесь, вы могли в нем бывать.
— Нет, нет. Я в этом городе в первый раз.
— Вам грустно живется?
— То есть как? Бывают минуты чудные, но редко. А вообще грустно.
— О смерти думаете?
— Думаю.
Дмитриев встал. Положил руки на Борину голову и стал громко молиться. Было странно и непривычно сидеть в такой смирной позе, отжившей, и слушать громкие молитвы. Боря хотел сосредоточиться, но не мог. Он машинально прислушивался к интонациям голоса Дмитриева, смотрел исподлобья на образа. Хотел тоже молиться, по-своему, тихо, ласково, но не мог. Когда Дмитриев кончил читать молитвы, он опустился на жесткий деревянный стул, около Бори и сказал:
— Теперь, помолитесь за меня.
Боря молчал.
— Как можете. Не стыдитесь. Нет ничего стыдного в прославлении Господа Бога своего. Я грешный. Очень грешный.
Боря тихо шептал:
— Господи, прости… как вас зовут?
— Николай Архипович.
— Господи, прости Николая Архиповича за его прегрешения вольные и невольные. Господи, милый, прости и меня за все. За все. — И замолчал. — Я больше не могу. Мне больно. Я привык тихо молиться. Теряюсь.
— Вы верите?
— Верю, конечно.
— Борис Арнольдович, вы чистый юноша.
— Нет, нет.
— Вы женщин знали?
— Одну, но я ушел от нее. Мне противно.
— А в помыслах?
— Нет, нет, я никогда не думаю о них.
— Значит, вы чистый. Вы нужны мне! Готовы ли вы делать то, что я вас попрошу для очищения грехов моих? Именем Господа молю вас. — Дмитриев опустился на колени.
Боря закрыл лицо руками.
— Я готов. Готов.
— Идемте.
— Боря пошел за Дмитриевым в соседнюю комнату, совсем маленькую, почти полутемную. Воздух был затхлый, душный. С непривычки у Бори голова кругом пошла.
— Как здесь душно.
— Я здесь целые ночи провожу часто.
— Зачем это? Зачем?
— За грехи мои страдаю. Возьмите, — и Дмитриев подал Боре железную цепь, заржавленную, от которой нестерпимо пахло.
— Что я должен делать?
— Слушайте. Вы чистый юноша. Руками чистого до снимется грязь с плеч моих. — Дмитриев обнажил себя до пояса и стал на колени, кистями рук коснувшись ног Бориных.