— Вдова?
— Да.
— Ольга Константиновна?
— Нет.
— Это не та. Вы мне напомнили. Я все смотрел на вас, что-то знакомое, наконец, вспомнил, я даже думал что вы брат.
— Я брат. Моя сестра Вера Арнольдовна.
Стол украшен цветами, ярко горят электрические люстры (слишком ярко), в бокалах искрится вино.
— Я тоже, я тоже поклонница Англии.
— Это очень приятно. Это признак…
Наискось визави Боре Верочка и Эдуард Францевич. Около Бори с одной стороны Владимир Александрович, с другой барышня с длинной шеей, фамилию которой он не расслышал потому, что она была слишком сложной. Она ела как-то особенно нежно, но по глазам было видно, что она страшно голодна. Боря чувствовал себя связанным, как-то неудобно. Разговор не клеился. Сначала что-то налаживалось, вроде:
— Вы тоже теперь в Петербурге?
— Да, а это Москва, я ее проезжала такая… — Девица с тонкой шеей не докончила. Это было совсем глупо, потому что Боря ждал, очень долго ожидая узнать про Москву что-то особенное.
— Вы цыпленка? (Боря вдруг подумал, что если я скажу: «не вы цыпленка, а просто вы цыпленок»)?
В это время произошла неловкость. Когда Боря отогнал эту мысль о цыпленке, он заметил, что его соседка держит соус, и по выражению ее глаз было видно, что она долго держала.
— Ах, простите.
— Ничего.
На этом все кончилось, если не считать разговора о концертах, который был слишком короток т. к. девица обнаружила полное незнание музыки. Придумывая новую тему, Боря случайно встретился с Вериным взглядом. Она делала такие страшные глаза, что Боря сразу потерял способность придумывать тему и замолчал. Зачем я остался? Надо было уехать. И Владимир Александрович узнал. Конечно, узнал. Только не хочет делать скандала за ужином. А после ужина подойдет и скажет: «Милостивый государь. Извольте вас попросить на пару слов; — или просто передаст карточку. — Об условиях переговорите с секундантами». И потом об этой истории со всеми подробностями будет трубить по всем гостиным. Это ужасно. А этот длинношеий цыпленок, как назло, молчит. Ну, чтобы сказать? Нет решительно нечего. Вот если улыбнуться, так снисходительно и заметить: «Как странно, нам не о чем говорить». Но она не найдет этой тонкости, примет за дерзость…
— Философ, философ! Вы мало занимаете свою даму.
Боря оглядывается. За столом Ксения Эразмовна с бокалом шампанского. И от того, что она не улыбается, несмотря на ее мягкий голос, кажется, что она делает выговор. Боря краснеет и в глубине души просто сердится, и от этого еще больше краснеет, делается пунцовым.
— Вера Арнольдовна, пью за вашего философа брата, но его необходимо растормошить.
— Почему я такой? Почему я такой неловкий? Боря недоволен собой, недоволен вечером. Вот Карлуша Маслов. Он так умеет обращаться с барышнями, так всегда поддерживает разговор а между тем… Да, если бы даже… и то я не мог бы говорить. Вероятно, было бы еще смешнее.
— Бобик, ты чем-то недоволен?
— Нет, нет.
— Эдуард Францевич, ведь он чем-то недоволен?
— Мне кажется Борис Арнольдович немного не в духе?
— Я? Нет. Совсем в духе. Только устал. Я ведь не привык к вечерам. Живу отшельником.
— Ах, неправда, неправда, он все выдумывает.
— Давайте, чтобы развеселить вашего брата, поедемте на острова, освежимся.
— Ах, как чудно. Бобик, Бобик, конечно да?
— Мне все равно. Пожалуй.
— Ах, какая снисходительность. Самому хочется больше, чем мне.
— Нет, тебе больше.
— О, эта ссора так очаровательна, я так жалею, что у меня нет сестры. Значит едем.
С маленькой сворачиваем на большую улицу. От фонарей снег желтоватый. Верочка кутается в шубу, под руку с Эдуардом Францевичем. Боря думает. Зачем иду я? Я совсем лишний, а он милый, этот Эдуард Францевич.
— Вот здесь. Это наш подъезд. Да. Спасибо. Заходите. Будем рады. Мы с братом здесь недавно.
— Это квартира сенатора Релидова?
— Да. Вы его знаете?
— Я встречался с ним у фон Корн. Он сегодня не был?
— Это мой дядюшка. Наш дядюшка. Он сегодня вероятно занят, мы его мало видим.
Эдуард Францевич целует Верину руку, звенит шпорами, улыбается.
— Было так хорошо проехаться. Спасибо.
— И мне, и нам… — Верочка кивает головой.
Падает крупный снег на шубу, на Борино пальто.
— Бобик, Бобик, как в сказке снег. Особенный такой. Правда? Он, душонок, душонок. Правда?
Лаврентий медленно открывает дверь. Должно быть, он не привык к таким поздним возвращениям.
— Прикажете кушать? В маленькой столовой накрыто.