— Да, я больше дома. Теперь занимаюсь усиленно, весной экзамены.
— Ах, да, вы знаете, что сердце вы покорили.
— Я?
— Эдуарда Францевича. Он в восторге от вас, так расхваливал. Что же вы молчите? Отчего вы ваших достоинств нам не откроете.
— У меня нет достоинств. Я только пикировался с Верочкой, ему должно быть понравилась эта пикировка.
— Ах, глупыш, ты поверил. Ксения Эразмовна шутит.
— Нет, я не шучу.
Вера вздрагивает.
— А мне ничего Эдуард Францевич про Борю не говорил.
— Вы встречались с Эдуардом Францевичем?
— Да, в театре.
— Ваша сестра скоро вернется?
— Да, я даже не заметил, как она ушла. Она должна быть, во всяком случае, скоро.
— Как здесь мило.
— Да, Верочка умеет как-то устраиваться. А вот моя. У меня хуже, т. е. безалабернее, но я люблю вот это окно. Когда решаешь какой-нибудь вопрос или что-нибудь неприятное, здесь так легко, смотреть на набережную (а весной должно быть еще лучше), как-то успокаиваешься.
— Ах, у вас есть вопросы «неприятные»?
— Почему же у меня не может быть? Это было бы счастливое исключение.
— Но вы так молоды.
— Ах, в молодости все бывает сильнее.
Эдуард Францевич смеется:
— Ах, это хорошо, в молодости все бывает сильнее.
— Но ведь и вы…
— Да, но… Кстати, вы были первый раз у фон Корн?
— В первый.
— Кто же вам больше всех понравился?
— Мне? (Боре хочется сказать откровенно, прямо, но он не решается.) — Не помню. Я ведь не…
— Не?
— Не помню.
— Ах, какой вы скрытный. Впрочем, это скорее плюс.
Пауза.
— Мне говорила Ксения Эразмовна, что вы меня расхваливали.
— Да, я говорил что-то в этом роде о вас и о Вере Арнольдовне.
— Когда же пройдет снег. Я хочу, чтобы за окном была вода. Вода бывает синяя, совсем синяя. Как ваш околыш.
— И ваш. У вас тоже синий, только светлее.
— Ах, приятный сюрприз, я очень рада. Вы давно?
— Нет, не особенно, вот ваш брат меня занимал…
— Вера в черной шляпе, с муфтой. На ней, как вата, хлопья белого снега.
— Ах, холодно, холодно, несносно холодно. Садитесь. Отчего вы стоите, хотите чаю? Боби распорядись. Почему вы так рано? Ведь вы знали, что я буду не раньше трех.
— Вы были все время дома.
— Не все время, как видите. Или это нарочно. Что за идея? Ах, мне все равно.
— Вера Арнольдовна! Ведь я вас…
— Я не верю теперь.
— Как вам не стыдно?
— Вот чай, я выпью, Верочка, одну чашечку и мне надо спешить. — Эдуард Францевич курит.
— Куда это? Свидание, свидание…
— Ах, Верочка, совсем не свидание, а дело.
— Ну, хорошо. Эдуард Францевич, вам два куска?
Небо совсем темное, беззвездное. Ах, здесь облака дыма и копоти. Это не то, что на юге. Боря помнит одну южную ночь. Это было давно. Катались на лодках, в море. Кто-то пел приятно так, или может быть здесь, на море казалось так хорошо. Верочка маленькая. У нее почему-то всегда платье оттопыривалось. Это Боря ее помнит такой. Платье коричневое, внизу белое, всегда какая-нибудь тесемочка.
— Верук-тесемушенок.
— Ах, больно, ты вечно щиплешь.
— Вот тебе, вот….
— Не брызгай, не брызгай.
Точно все это сейчас было, почему это так вспомнилось. Ах, да, главное, что ночь была звездная, а здесь темнота, нет, не потому — на той лодке Андрюша Белов. (Он застрелился в прошлом году в каком-то глухом местечке, кажется, на Дальнем Востоке вольноопределяющимся.) И вот Боря вспоминает это лицо, первое, до сих пор все это было не то. Андрюша — товарищ по гимназии, в одном классе. Боря, конечно о любви ни слова. А Андрюша Белов на той лодке с Олечкой Штерн (Боря отлично видит) целуются. И эта песня, кто это так хорошо поет? Боря самый несчастный в мире, ему хочется быть на месте Олечки, но он не смеет никому об этом сказать, ах и от этого еще тяжелее. Верочка шепчет со слезами:
— Ты тоже? Лишний? Дурашка, — (и щекочет при этом) — в Олю, в Олю, да? Ревнуешь? И я.
— Понимаешь? Мы оба несчастные. Я — Андрюшу. Но он — негодяй. Изменник.
— Но мы должны держаться гордо. Как будто нам решительно все равно. Даже нужно быть веселыми, я это вычитала, только ты молчи, за 1 р. 50 книга есть, можно марками, у Аннушки о том, как, чтобы полюбили.
Вот лодки встречаются. Шутки, смех. Он такой спокойный (глаза голубые) и на Борю совсем не смотрит. Боре хочется броситься в воду, на глазах у всех или сделать что-нибудь геройское. Пусть, например, опрокинутся лодки, и он всех спасет. И даже Олечку, или нет: Олечку, не спасет. Андрюша будет плакать, а потом скажет: «Я лишился любимой подруге, но ты мне спас жизнь и я твой друг навеки» и поцелует его. Все это вспомнилось так ясно, точно это было вчера, нет, не вчера, а вот сейчас, сейчас, и еще не прошло. Боже! Неужели теперь то же самое. В одного. Нет. Это невозможно.