— Кто тебе сказал? Напрасно ты вмешалась. Боря говорит холодно, сухо, но в душе почему-то приятное чувство, которое бывало изредка в детстве, когда какие-нибудь очень неприятные наказания вдруг неожиданно отпадали.
— Он меня оскорбил.
— Ах, глупости.
— Вера. Он все-таки нехороший. Я тебе расскажу потом. Это бесчестно. Вера, а дядюшка?
— Ах, конечно, все, все знают об этом. Во-первых — Ксения Эразмовна, во-вторых, телефон, секундант этот дурацкий Шандарцев — точно праздничное событие, хотя это отчасти хорошо, я узнала каким поездом и вместе с вами, понимаешь, но только я хотела во время, могла бы и раньше, но тогда вы могли бы опять. Теперь же я уверена. И ты должен поклясться. Верочка, розовея от мороза, начинает расстегивать жакетку.
— Ты простудишься, не расстегивайся.
— Но Вера расстегивает, вынимает грудной крест.
— Целуй сейчас же.
— Но, Вера.
— Целуй, что никогда. Иначе я простужусь.
Боря целует мокрыми солеными губами (откуда взялись эти предательские слезы) дрожащий в Вериной руке крест и мягкие Верины руки, но руки незаметно будто случайно.
На углу Литейного и Жуковской процессия остановилась. Что-то случилось впереди. Был ясный солнечный день, звенели звонки, гудели автомобили. Боря почему-то подумал: «Это предвещает весну». Откуда столько венков? Я не думал, что у Карла Константиновича столько родных. Да, он как-то держался в стороне. Может, это смешно, что я в трауре. Нет, почему же? Ведь я друг.
— Вы знаете, мне почему-то стыдно встречаться с его родными. — Шандарцев полуулыбается. Он теперь спокойный, не такой торжественный, как на дуэли. — Я встречался с ним у родных. Я знаю лучше Ольгу Константиновну.
— Ольгу Константиновну?
— Да, сестру.
— Нет, ничего, такое странное совпадение.
— Вот она, блондинка, слева.
Чьи-то всхлипывания; какой-то особенный запах, вынесенный из церкви: некрепкого ладана, воска.
— Вы Апайцев?
— Да.
— Я сестра Карлуши. Это ужасно. Но вы не виноваты. Заходите к нам. Я очень любила брата.
— Хорошо. Я тоже рад. Но, конечно, я виноват.
Боря ясно услышал шепот сзади себя.
— Вот он, вот он, с сестрой. В трауре. Как ни в чем не бывало.
— Ужасная наглость.
Боря не смеет повернуться. Он чувствует, что весь горит.
— Ольга Константиновна! Ведь я тоже дрался, должен был, уже в поле, но мне помешали. Было все тихо и спокойно, хотя Боря чувствовал, что на него смотрят, о нем говорят (и, конечно, недружелюбно). Но на кладбище произошла маленькая сцена, которую Боря долго не мог забыть. Когда засыпали гроб, какая-то старушка (оказалось мать Карла Константиновича) громко, как-то пронзительно, невозможно пронзительно закричала:
— И убийца здесь. — И начала судорожно биться.
И, хотя ни на кого не смотрела, Боря как-то сжался и почувствовал, что на него смотрят многие господа, неужели это про меня? Господи, неужели? Он начал креститься, часто, часто… Вспоминал золотой крестик Веры, сани, свои соленые мокрые губы и клятву и сейчас же вспомнился золотой крест Траферетова — отца. Господи, вот она смерть. Белый снег и золотой крест. Крови нет. Крови нет, и не надо. Это она убивается ужасно. Единственный. И потом досадно, если от болезни — не так, а то от дуэли.
— Так заходите же. Он вас любил и я люблю.
— Дуэлянт? — И бритая щека дядюшки касается Бориных губ.
— Ах, Павел Иринархович, он ужасен, ужасен, я думала тихоня, а он…
— Что вы не поделили?
Боря вспыхивает. Ему хочется рассказать поступок Эдуарда Францевича, но ему стыдно. Вообще с дядюшкой ему как-то неловко. Точно тот что-то знает и молчит, ожидая, когда Боря сам скажет.
— О, вероятно, замешана женщина.
Верочка звонко смеется.
— Уж, не из-за меня ли? Боби меня так любит и ревнует к тем, кто со мной. Ведь Эдуард Францевич мне сделал предложение.
Пауза.
— Но я отказала.
— Как? Ведь ты же?
— Я отказала.
Боби забывает о присутствии дяди.
— Вера, но ведь это странно.
Вера ничего не отвечает. Павел Иринорхович смотрит, будто невидящими глазами. И они такие еще голубые. Входит Лаврентий с кофейником и тремя чашками. «Точно на сцене» — думает Боря.
— Это очень нехорошо подслушивать, но ведь нельзя заткнуть уши, когда все слышно. И потом это так интересно. Дверь в Верину комнату не закрыта, вероятно, Вера думает, что он в университете. Голос Ксении Эразмовны (должно быть она не улыбается): Милая, это очень нехорошо. Вы должны пожалеть его. Он в отчаянии. Стоит ли из-за таких пустяков. И потом ведь во всем виновата я. Ну, я прошу прощения. И у него попрошу.