Боря идет в Верину комнату. Хочется прочесть письмо наедине…
«Милый Борик. Сейчас урок физики. Толстяк наш что-то чертит у доски. А я думаю о вчерашнем кабинете. Помнишь, какая бахрома была пыльная, когда ты держал, и потом этот треск тррр… Но ведь я не об этом, тысячу мыслей самых нехороших, я ел фрукты в столовой, когда вернулся, мама сидела над тетрадками и спросила, почему я не ем котлет. И мне почему-то стало стыдно вообще за все, конечно тут котлета не при чем, но ведь мы вчера договорились всю правду говорить. И потом когда целовал руку (у мамы рука пухленькая), я вспомнил твою руку, и вообще руку у „эм“ и у „же“, понимаешь? И твоя милая рука… Но мне мамину было стыдно целовать после этого всего. А сегодня за уроками не слежу, я почему-то, очень волнуюсь, ты говорил вчера или станет совсем хорошо, или же не понравится, будет гадко. Что теперь будет? Конечно, хорошо? Да? Или как? Целую все-таки А.К.».
Боря прижимает письмо к губам и тихо крестится.
— Господи! В чем жизнь? В этом? Прости, помоги, Господи!