— Помню.
— Вы не сердитесь на меня?
— За что? Какой вы странный. Я вас совсем не понимаю.
— И не надо. Я сам не понимаю себя. Вчера был дождь, на террасе у нас холодно, цветы запахли сильнее, и больнее стало вот здесь, в груди что-то. Я не понимаю. Я один. Все время. Все время. А когда с вами — хорошо.
— Траферетов жмет Борину руку.
— Будем друзьями. Да? Мне хочется заплакать. Вам это не кажется смешно?
— Мне? Нет.
(Пауза.)
— Вы немного нервничайте.
— Немного?! Много, много. Я хотел спросить… Вы любите кого-нибудь?
— Я?
— Да, да. Вы. Любите? Правда, это? Ефросинья Ниловна?
— Нет, это не любовь. Я ухаживаю немного за ней, она веселая и потом свободная. Вы понимаете? Это большое преимущество.
— Как? Вы?
— Может быть вы влюблены? И я вам мешаю? Откровенно?
— Что вы, что вы. Я просто так. Если я бы попросил вас пристрелить меня, вы бы пристрелили?
Бледное Лешино лицо стало каменным.
— Как вам не жаль меня? Зачем вы меня мучаете?
— Я? Вас? Простите, я не хотел.
— Я думаю о другом. О своей смерти. Вы понимаете, о своей смерти. Я подошел к пределу. Дальше — тьма, дальше точка. Н-и-ч-е-г-о. — И вдруг опускается на землю и тихо плачет. — Леша, Леша, вы ничего не понимаете.
— Ну, что же это такое? Господа, пойдемте без них. Ведь уже поздно Карл Константинович, вы разве не согласны? Неужели вы хотите, чтобы мы их ждали?
— По большинству голосов, по большинству голосов. Я — за, лично.
— И я!
— И я! Уже холодно! Это не деликатно с их стороны расстраивать компанию.
— Господа не горячитесь, вот они идут сюда.
Показались две фигуры: Бориса и Лешина. Когда они подошли, их осыпали упреками.
— Где вы пропадали?
— Что это за секреты?
Борино лицо было по обыкновению бледнее, глаза темные горели каким-то особенным огнем. Леша Траферетов отшучивался. На обратном пути все были молчаливые и замкнутые.
Две лодки лениво скользили по гладкой поверхности реки. Вода была темная и грязная. А наверху горели ясные звезды, как золотые пуговицы на синем сарафане.
— Василий Александрович! Я к вам прощаться.
— Милый мой, хороший мой, что же вы не предупредили меня, старика, у меня так все нескладно. Ну, ничего заходите.
В единственное окно врывались тусклые лучи. На письменном столе среди желтых осенних листьев окурки папирос и бумага.
— Вы пишите что-то?
— Нет, это так, нечто вроде «мемуаров». Вот мы накроем это лошадкой.
— Какой красивый. Это мраморный конь?
— Единственная вещь собственная Количкина. На уроках скопил деньги и мне старику к дню рождения!.. Потом два письма осталось. Два письма. Борис Арнольдович, вы бы передали их, мне тяжело.
— Кому?
— Траферетову, Леше.
— Траферетову?
— Да. Да. Это его письма.
— Они переписывались?
— Да, они были большими друзьями. Друзья и … Боже мой, но ведь это же страшно.
— Неужели вы не понимаете? Со всяким может случиться.
— Нет, нет, я понимаю.
(Пауза.)
— Может быть, Коля был влюблен?
— В кого?
— В кого-нибудь.
— Нет, нет. Вот конь этот единственный. На уроки, на уроки… гроши… и к… рождению… старику отцу.
— Не плачьте. Я вас всегда расстраиваю. Я уйду.
— Нет. Нет. Я всегда так. Еще немного посидите. На будущий год приедете?
— Не знаю. Не знаю.
— Зачем вы ходите к этому полоумному старику?
Боря вздрогнул.
— Откуда вы взялись?
— Не из под земли же… Проходил случайно.
— Случайно… Случайно…
— Да… Да… Да…
— Но он убит, убит горем. Понимаете?
— Я убит еще сильнее.
— Сильнее убит? Как странно.
— Что?
— Ничего. Я так.
(Пауза.)
Странно шумят ветви. Осень. А я совсем не заметил, как прошло время это. Я пожелтел. Это ужасно. Вместо отдыха. Вот листья целая гряда. Золотые. Наклонился. Взял целую горсть.
— Я хочу вас поцеловать. Можно? — Борины губы приблизились к Лешиным. — Вы меня любите? Любите? Хоть немного. Скажите? Неужели да? Хоть капельку? Чуть-чуть? Но если это так, Боже, тогда я счастлив. Счастлив, как никогда. — Боженька, милый, хороший, спасибо, за то, что Ты исполнил мое желание.
— Мама? Вы не сердитесь на меня? Я очень нехороший. Я знаю.
— Борик, ты нервничаешь, потому это все…
— Вы забыли, забыли тот случай? Забудете, хорошо?
— Да. Да.
(Пауза.)
— С папой надо проститься, а то утром рано он уедет. Я на кухне. Мне нужно. Так ты поторопись, с папой…
Боря стучит в кабинет.
— Папа, можно?
— Входи, входи. Что скажешь?