Домой пришла без сил. Еле отсидела информатику. Еленушка что-то впаривала о новейших антивирусниках и о том, как их правильно установить. звонил, Серега успокаивал, сказал, что девушка его тоже бросила. Да как он может сравнивать – своих шалав однонедельных с тем, что произошло со мной? Я видела, как Саша улыбался Васильевой, потом они что-то друг другу сказали и вместе пошли курить в «Орешек». Может, у них уже что-то есть. С ней! Боже, это еще хуже. Тогда у меня точно никаких шансов не останется. Я проревела за последней партой, потом наврала, что у меня «важные дни» и ушла домой. Пролежала в ванне. Все смотрю на эти таблетки снотворного в мамином ящике… но пока не решаюсь. Руки до сих пор дрожат. И по телу будто прострелял снайпер. По всей коже боль. И такое отчаяние. Губы его вспоминаю, запах, и хочется вырвать все воспоминания. Но это невозможно! Они будут меня есть.
Мама пришла в 5. Ничего не сказала, как и всегда. Села ужинать. Принесла мне пюре с котлетой: «Ты не пришла на кухню, ешь тогда тут!» и ушла к соседке. Будто я сама согреть не могла это в микроволновке. Вот и все участие. Вся любовь. Видела мои красные глаза и ни черта не сказала. Почему? Почему она всегда так холодна со мной? Ведь я не маленькая, когда надо кормить да спать укладывать. Со мной уже можно разговаривать… а все наши разговоры только о том, что я ела и какие оценки получила. Будто я состою лишь из мозга и желудка. Она такая злая из-за своей матери? Которая бросила ее, когда она ей было 10… маму воспитал дедушка. Она злится на меня, видимо. Незаслуженно… ничего обо мне не хочет знать. А мне она так нужна. Но я не могу ей в этом признаться. Когда Сашка предложил мне встречаться, я так ей хотела это сказать. Не понимаю, как она это не заметила – мои глаза мерцали, как софиты. Она с папой тоже не разговаривает. Интересно, у них вообще еще что-то есть? Или как соседи живут? Я всегда думаю об этом. Может, они лгут мне, чтобы якобы не травмировать. Но эти их лица полны боли. Я не могу уже наблюдать всю эту ложь! Раньше папа маму целовал, трогал за талию, завтрак ей в постель в воскресенье приносил, а она ему штопала носки и так нежно гладила его брови, когда он хмурился. А теперь я только слышу: «Подбросишь меня?». А он: «Нет, не успею – мне еще на заправку!». Или: «Поставь мой телефон на зарядку, я засыпаю». А она: «Хорошо, спи». И ничего нет в этих словах. Никакого цветения. Только равнодушие. Почему бы им просто не послать друга друг на фиг и не начать быть с тем, от которого дрожат колени?
Я думала над тем, что людям надо умирать, чтобы их заметили. Децла уже давно не слушали, лет так 15 точно, но он умер… и мои одноклассники сейчас скидывают друг друга ссылки с его текстами. Все слушают, пытаются понять, что он хотел сказать нам… «рука руку моет, но остается грязной»… По ходу надо сдохнуть, чтобы стать популярным… А Юлия Началова… умерла, чтобы ее концерт показали по Первому в прайм-тайм? …А ведь голос у нее чудесный был, почему ее не замечали раньше?
Сегодня я плачу весь день. Мечтаю только об одном – о поддержке. Но когда тебе поистине хреново, никого рядом нет. У нас на районе забивают спайсы – единственное развлечение, по карману детям среднего класса. Я не хочу, мне бы только поддержки, а дальше сама. Жизнь такая странная штука. Она нам дана, но что с ней делать, никто не знает.
В этот день 10-классница N.N. выпила 14 таблеток снотворного из маминой косметички. Родители обнаружили ее только вечером следующего дня, когда заметили, что девочка не пришла на кухню к ужину. Откачать в скорой ее уже не смогли. Ее хоронили в розовом платье. Это был любимый цвет девушки. Об этом ее мать узнала из дневников N.N., которые перечитала за 3 дня… оказалось, что ее дочь уже год писала стихи и мечтала стать режиссером, еще она хотела, чтобы родители развелись и наконец, перестали мучить друг друга.
На похоронах, когда тельце подростка опускали в землю в дешевом бархатном гробу, к нему склонилась какая-то женщина лет 60-ти и бережно положила в него томик Блока.
– Девочка моя, все поверили так и живут… Но любовь она есть…здесь!, – и прислонила окостеневшие от ноябрьского ветра пальцы к замшевой куртке.
– Что вы имеете в виду?, – спросила заплаканная мать N.N. и прищурила глаза.
– Блока любила она. А вы не знали? Все стихи к месту читала.