Юность олигарха

ЮНОСТЬ ОЛИГАРХА
драйв в стиле дзен

М.Б.

1

Последний раз я его видел на похоронах Мишки.
Мишку хоронили по первому разряду, как всегда эти спортсмены подобное мероприятие проводят: с катафалком, дубовым гробом, обитым красным бархатом и золочеными ручками и фестонами по крышке, с панихидой на стадионе с полутысячей провожающих и с шествием через весь город бесконечной кавалькадой машин, с обстоятельным выполнением всех ритуалов, которыми руководят обязательно какие-нибудь крепкие проворные молодые люди. С большим почитанием родственников и предупредительностью по отношению к гостям, с телекамерами, пышностью, помпой, с дорогостоящим духовым оркестром и местом на кладбище, выбранным из лучших.
Он стоял в отдалении от могилы среди кого-то из своих, дожидаясь конца этого ими же оплаченного действа. В простой кожаной куртке, очень незаметно держась на заднем плане от центра главных церемониальных событий, оттесненный от них вереницей знакомых по Мишкиной жизни – всегда поражаешься, как много их в жизни одного человека – лиц, а так же толпами досужего народа, запрудившими кладбище и не имеющими, кстати, ни малейшего понятия, на чей все это затеяно общак. Нос у него был все такой же толстый и мясистый, все те же черные волосы и крупные несиметрчные выразительные глаза, тот же мощный торс и превращенные классической борьбой в подобие пельменей уши. Те же крупные рубленные русские черты, та же тяжелая русская, можно даже сказать, деревенская осанка, – я поискал в его внешности признаки приближающейся старости, но, кроме слегка обложившихся щек, не нашел ни одного. В основном, он выглядел, как и семь лет назад, когда мы последний раз ездили с ним на открытие охоты в Барабинск: тот же Петька Власов, бывший заслуженный мастер спорта. Чемпион каких-то там соревнований и участник олимпийской сборной страны, здоровенная, как и все они, соратники Мишки, гора мышц, участник многих наших охотничьих экспедиций, вечный товарищ по пиву и страстный, до описторхоза, любитель вяленой рыбы.

– Вон Петруччо стоит, – сказал Ефим, показывая подбородком.

– Да вижу я, – ответил я.

– Говорят, теперь входит в десяток самых богатых людей города…

На могиле закончили устанавливать временный памятник, и опять заиграл духовой оркестр.
Петруччо повел взглядом в сторону, и мы встретились с ним глазами. Какое-то короткое мгновение, пока я думал, то ли приветственно махнуть рукой, то ли улыбнуться – что было бы, в общем-то, одинаково не в масть в данной печальной ситуации, мы смотрели друг на друга, потом он, не меняя выражения лица, подмигнул мне, и мы мысленно поздоровались. Но взглядом пригласить меня подойти к себе он не захотел.
Мишка Внуков не принадлежал, хотя тоже был и заслуженный мастер, и чемпион, и гора мышц, к этому их спортивному кругу, он как-то не начал в свое время играть в новые экономические игры, и на подобные похороны никогда бы и не мог рассчитывать. И теперь спортсмены хоронили его как своего не из-за его принадлежности к этому их новому братству, он до самого последнего момента оставался всего лишь преподавателем в физкультурном техникуме и подрабатывал сторожем на автостоянке, а из уважения к их общей совместной олимпийской молодости. Они помогли и его детям. И жене, кажется, определили какой-то пенсион, хотя могу и ошибиться, и в клубе своем даже повесили мемориальную доску.
Поэтому Петруччо, хотя и присутствовал на поминках, но присутствовал как-то эпизодически, и я, как ни старался, не смог улучить момента, чтоб перекинуться с ним хотя бы парой слов. И на «девять дней» в Мишкиной трехкомнатной «хрущебе», превратившейся вдруг за последние несколько лет новой жизни, из хорошо обставленной по социалистическим меркам улучшенной планировки квартиры в квартиру, при все тех же достоинствах, просто-напросто нищую и убогую, – на поминках, которые Вера, теперешняя Мишкина сорокапятилетняя вдова, устроила «конвейером», потчуя приходивших гостей с утра и до вечера – я тоже с Петькой разминулся. Не застал я его и в спорткомплексе «Энергия», который «деды» арендовали три раза в неделю для своих игр в хоккей и футбол, и куда я, движимый любопытством, несколько раз заглядывал. Петька как нарочно все время отсутствовал, и, кроме седого и старого уже Станислава Киля, долго мне рассказывавшего о том, как живет он теперь с женой и младшей дочерью в Нью-Йорке, я не увидел там ни одного знакомого лица. Судакова, как мне рассказали, убили во Франции, Мишка Внуков умер на своей родине от пьянства, а остальные лица я, честно сказать, за те долгие годы, что не встречался с ними, просто забыл… И Вера не смогла мне помочь в поисках нового Петькиного телефона. Старый я знал, он мне сам его давал в свое время, но теперь там никто не брал трубку.
Тогда, все еще заинтригованный и страстно жаждущий встречи с Петькой, я обратился к Шуре. И с Шурой у меня состоялся примерно такой разговор…

– Привет, Шура, – сказал я, когда услышал его обычное хмурое и недовольное «алё» по телефону.

– Привет, – пробурчал он.

– Все так же брюзжишь… Давно мы с тобой не виделись. Игорек, поди, стал уже совсем взрослым?

– Тебе видней.

– Что видней?.. Сколько лет-то уже?

– Сколько надо, столько и есть.

– Подожди, если моей Машке 18, то твоему уже двадцать! Двадцать, что ли?

– Какая тебе разница?

– Ты все такой же дурак, бурчила гребаный… На охоту-то ездишь?

– Да езжу иногда.

– На открытии был?

– Был.

– С кем ездил?

– Да с одним хмырем.

– Да что ты опять темнишь, с Саломатиным ты ездил, я его видел тут мельком недавно.

– Ну, с Саломатиным.

– И что взяли?

– Да завалили пару штук.

– Пару штук кого?

– Да коз.

– Коз?

– Ну да.

– С какой стати на открытии охоты на уток стали стрелять коз?

– В этом году коз много развелось, пока открытие на них не сделали, их все везде стреляли, – Шура несколько оживился, – правда потом в октябре, когда я лицензию на них взял, мы уже ни одной не убили, но в сентябре еще одну грохнули недели две спустя после первого раза.

– Ну вы даете, перешли на крупную дичь? У них говорят мясо исключительное…

– Да ничего.

– Где это вы?

– Уже подъезжая к Бехтеню. Мы, как только подстрелили их, дальше с Саломатиным и не поехали. Свернули в лесок и два дня козу ели.

– Завидую. Седло косули… Блюдо по слухам исключительное.

– Не знаю как седло, но отдохнули хорошо. Все, что везли на неделю, за два дня выпили.

– Представляю… Слушай, Шура, ты с Петруччей-то встречаешься?

– Чего? – сразу перешел он на прежний тон.

– Я говорю, Петруччу-то видишь?

– Чего мне его видеть?

– Ну, ты же вроде как-то работаешь у него. Или на него…

– Ни на кого я не работаю.

– Ефимка говорит, ты даже с Петькой весной на охоту на его «Лэнд-Крузере» ездил.

– Ну, мало ли чего Ефим говорит.

– Да ладно тебе, Ефимка с ним рядом на твоем пятидесятилетии сидел, и тот сам ему рассказал, что ты ему «Крузера» из Германии пригонял. Как машина-то, хорошая?

– Ничего…

– Пригнал без приключений?

– Нормально.

– А на охоту куда ездили?

– Так, недалеко.

– Шура, а скажи, он все так же в администрации барахолки работает?

– Михельсон, ты такие вопросы задаешь?

– А что? – удивился я.

– Наивный ты какой-то, – и Шура замолчал.

– А что я спросил-то такого?

Шура продолжал молчать.

– Но я же помню, что он там работал. Что я такого спросил?..

И на этом наш разговор, в общем-то, и закончился…
Изнемогая от столь очевидной таинственности, я с еще большим остервенением продолжил свои поиски, отнесясь к ним уже совершенно серьезно и подключив все свои связи, бывшую журналистскую сноровку и знакомства, в результате чего в порядке заключительного момента своего долгого расследования я наконец оказался перед трехэтажным коттеджем на берегу Бердского залива, в экологически чистой части города под названием «поселок Изумрудный», с тихими асфальтированными улочками, с рядом стоящими соснами и свежим запахом воды, у красного кирпичного забота с цифрой «5» и намертво вделанными в забор решетчатыми воротами, через которые виднелись аккуратно подстриженные газоны. Я нажал на кнопку домофона.
На мой звонок из будки появился охранник.

– Мне нужно Петра Власова, – сказал я. – Строение номер пять.

– Одну минутку, – охранник поднял трубку и попросил меня представиться…

– К вам гость, – и он назвал мою фамилию.

– К сожалению, он не может вас принять, – повернул он ко мне голову.

– Но почему… Дайте я поговорю.

– Он говорит, что очень занят.

– Дайте, я скажу ему, – и охранник протянул мне трубку.

– Петруччо, я искал тебя несколько месяцев.

– Извини, нет времени, – и он положил трубку.

Охранник, стараясь не смотреть мне в глаза, ушел в свою «сторожку».

Ясности ради, следует сказать, что за эти семь лет, что мы с Петруччио не виделись, нам с ним все-таки однажды поговорить удалось… Было это где-то за год до Мишкиной смерти. Я только что напечатал новую книгу, а Ефим как раз рассказал мне, что сидел на пятидесятилетии Шуры рядом с Петькой, и перед открытием охоты на зайцев я Петруччио позвонил. Он тогда еще не переехал, и я по известному мне телефону его застал.

– Здорово, Петруччо! – сказал я.

– Михельсон, что ли? Здорово.

– Как живешь-можешь?

– Чего надо?

– Да так, ничего.

– Чего звонишь?

– Просто.

– Денег надо?

– Да нет, Петька, все нормально. Я звоню совсем по другому поводу. Ну, просто для начала надо потрепаться, давно ж не виделись.

– Ну, валяй.

– Как там твоя половая жизнь? – в попытке как-то наладить разговор, я перехожу на всем знакомый предмет и на его язык. – Стоит?

Не о литературе же заводить сыр-бор. По крайней мере, не с первой же минуты.

– Стоит, – отвечает он, понимая меня, но не позволяя спровоцировать себя на искренность.

– У тебя же были последнее время с этим проблемы.

– А сейчас нет проблем.

– Судя по тому, что ты все еще живешь на этой квартире, ты продолжаешь жить и с последней женой? – делаю я заход еще с одной стороны – У тебя это обычно совпадает. Так вот, поневоле и возникают сомнения: что-то слишком долго на этот раз…

– Да все нормально, не переживай. Вот как раз собрался переезжать, – и он назвал новый престижный дом на престижной улице. – Три года назад еще оплатил, а только вот заселяют.

– Хорошая квартира?

– В два уровня.

– Прилично.

– Ты-то как живешь?

– Помаленьку, – поскромничал я.

– Коптишь?

– Что?

– Небо коптишь, говорю…

– Ну, это ты, конечно, сильно выразился… Ладно, Петруччо, мы с Ефимкой едем на охоту, хочешь присоединиться к нам?

– К вам?

– Да.

– На охоту?

– Да, – ответил я.

Петька помолчал.

– Когда?

– Сегодня в ночь.

– Как тогда?.. – сказал он. – Черт, я с удовольствием бы с вами съездил. Как обычно. И С Ефимом, говоришь… А на кого?

– На зайца. Завтра же открытие.

– А на чем поедем?

– На моей «Ниве», – не мог же я предлагать ехать на его «Крузере».

– Отлично. Поехать, что ли, правда. А сына моего возьмем?

– Какого сына?

– Колька. Помнишь, как мы брали его, когда с тобой на твоем «Уазике» на Чаны ездили…

– Он сейчас с тобой живет? – говорю я, поражаясь про себя тому, что все-таки из всех детей, которых он настрогал за свою жизнь от разных жен и разбросал по свету, нашелся-таки тот, к кому он питает родительские чувства и отдает предпочтение.

– Да вот он здесь.

– А сколько ему уже лет?

– Семнадцать.

– Как летит время! Ну, так ты его с тех пор туда не брал?

– Нет, шесть лет прошло, также бы опять съездить. Помнишь, как мы на берегу жили?

– Да помню, как ты его подзатыльниками заставлял природу любить…

– Ну, это-то не много помогло.

– Мне особенно памятны твои нравоучения: «вытри сопли и не хнычь, что ветер холодный. Посмотри, зато сколько воды и камыша вокруг!..»

– Да, там хорошо было… Давай я тебе перезвоню, сможем ли мы поехать, и тогда мы по-быстрому соберемся.

Но там оказались какие-то сложности, я уже не помню, что конкретно. Но со второго или с третьего звонка он все же отказался, и нам не суждено было поехать всем вместе, и мы отправились с Ефимом только вдвоем, по дороге обсуждая удивительную трансформацию Петруччио в добропорядочного отца и семейного человека. Зайцев мы ни одного с Ефимом не видели, но зато ночь провели у костра, одни, затерянные среди березовых перелесков, валяясь в полушубках и ватных штанах на чуть припорошенной первым снегом еще зеленой травяной поляне, в слегка морозном воздухе и с изобилием ярких звезд над головой.