Башкиров Михаил
Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
Михаил Башкиров
Юность Остапа
или
Тернистый путь к двенадцати стульям
(записки Коли Остен-Бакена)
Глава 1
МАТЬ - НЕИЗВЕСТНА. ОТЕЦ - ЯНЫЧАР
" О баядерка!"
О.Б.
Вы спросите - и правильно сделаете - знал ли я лично Остапа-Сулеймана-Берта-Мария Бендера, можно сказать, бея? Еще бы мне, Коле Остен-Бакену, не знать Остапа! Насколько близко? Ближе не бывает...
Только ради всех святых, не припутывайте сюда это богатое слово - гомосексуализм.
Оська Турок, да-да, именно так - и не иначе - наша округа поголовно звала будущего безжалостного потрошителя гамбсовских стульев и подпольных миллионеров.
- Оська! Гад морской! Ты слямзил у тети Мани вставную челюсть ее покойного дедушки?
- Турок! Чтоб тебе сдохнуть под забором в непотребном виде! Надо же додуматься - подбить глазик нашему мальчонке!
Смешно и горько, но мы с будущим Великим комбинатором на одно, простите за вульгарность, очко ходили.
Он, родимый, прямо-таки и встает пред взором моей, смею надеяться, нетленной памяти - покосившийся, густо беленый, в меру щелястый (ох, те пухленькие девочки!) нужник на краю оврага, заросшего густо заносчивой крапивой и раскидистыми лопухами.
Однажды поутру будущий концессионер-банкрот и жертва неумелого покушения Оська Турок с помощью обыкновенной клизмы старательно обработал ведущие на толчак постным маслом, и соседка наша, полуторацентнерная торговка, крикливая и важная как гусыня, Тамара Леопольдовна Коляржик, потерпела катастрофу. Бесславно сгинуть в зловонной малоприятной жиже ей не дали габариты собственного зада, но этим самым дородным тараном она с треском рассыпавшегося гороха высадила все хлипкие доски задней стенки и вопя, как тонущий в Бискайском заливе танкер солидного водоизмещения, исполнила потрясающую серию завораживающих и весьма опасных для здоровья кульбитов, умудрившись даже не сломать свою жирно-складчатую шею.
Но вам-то какое дело до нужника - гораздо позже разбитого снарядом белогвардейского крейсера - и до Тамары Леопольдовны Коляржик, которая благополучно скончалась от сыпного революционного тифа?
Вы алчете анкетных данных лишь одного человека.
Вы сгораете от жгучего нетерпения - фактов, молите вы, фактов, фактиков и фактищ!
Вам, по вполне понятным (скрытым) причинам, хочется узреть в упор ту обильную почву, на которой взошло то могучее генеалогическое древо, давшее такой редкостный фрукт.
Но увы, происхождение Остапа Ибрагимовича скрыто непроницаемой пеленой таинственности и окутано мраком неизвестности.
Единственная ветвь генеалогического дуба (а скорей всего, пальмы или кипариса), доступная обозрению невооруженным глазом, вернее, голый обоженный сук - это евойный папаша.
Не уверен наверняка, был ли он действительно турецко-поданный, но чтобы смотреться вылитым янычаром, ему не хватало исключительно широких раздутых штанов, атласного пояса, кривого острого ятагана (у, мамелюки!) и белоснежной чалмы с каратистым изумрудом. Все остальные янычарские принадлежности, включая знаменательный нос (горбинка, ноздри, как у влюбленного мустанга) и бешеный холеристический темперамент, имелись у него даже в избытке.
С мамашей же Великого комбинатора - полный провал.
Обычно, как принято испокон века, в безвестности прозябают случайные и выставленные отцы.
В нашем случае - все наоборот. Папаша - и какой - налицо, а вот детородящая половина...
Когда Бендер-старший объявился в нашем городе, на руках у него уже попискивало обмоченное создание.
Как бы то ни было, но и горемычное чадо получило свою долю молока из титьки и безграничного слепого тепла. Его вскормила добрейшая тишайшая Панфунтевна, жена извозчика Ермолая, вечно пьяного и горланящего хохляцкие песни.
У Оськи прорезались зубки, а Панфунтевну прирезал Ермолай из вредности и ревности.
Папаша занялся вплотную торговлей колониальными товарами, а чадом занялась улица - наша, с деревянными тротуарами, с непросыхающей грязью, упирающаяся в панораму моря.
Если привлечь средневековое реабилитированное шарлатанство, центурии Мишеля Нострадамуса, хиромантрию, белую и черную магию, научную астрологию и гадание на кофейной гуще, чаинках и бобах, то можно приблизительно - но с достаточной точностью - определить знак Зодиака, под которым родился Остап. Несомненно - это Водолей, ну конечно, не Близнецы или Рыбы, и тем более - не Овен...
Тьфу ты, опять не туда понесло.
Выправляем азимут, даем поправку.
Итак, мы героически росли плечом к плечу, деля тумаки, солнце, просоленный воздух и прочие атрибуты беззаботного, не омраченого излишней родительской опекой и надуманными условностями детства.
Но вот впередии в туманной перспективе замаячила частная гимназия Илиади. Все преуспевающие люди нашей округи отдавали своих отпрысков в это мрачное строгое заведение. А отец Оськи Турка - коммерсант и негоциант - медленно, но верно вползал в гору успеха. Ему даже завидовал мой - почти интеллигентный - родитель, преподающий физику в той самой гимназии Илиади.
Оське срочно наняли гувернантку - природную француженку с прононсом и юморным русским акцентом - Эрнестину Иосифовну Пуанкаре.
На плохо прирученного неофита начального образования открыли настоящую охоту свирепые репетиторы и янычар с ремнем.
На меня же насел собственный родитель, подстрекаемый неугомонной маман: Аз... Буки... Веди... Два плюс два и прочее, прочее, прочее известное каждому до тошноты...
Долгий-придолгий сентябрь, нудный октябрь, тяжкий ноябрь, невыносимый декабрь.
Но тут - на наше счастье - грянула русско-японская война...
Глава 2
КОММЕРЧЕСКИЙ ЗУД
"Талант к нищенству заложен
с детства"
О.Б.
Адама и Еву вытурили из Рая за неуплату членских взносов.
Оську Турка выперли из детства за одну хрустящую новенькую купюру среднего достоинства.
Его папаша жировал на военных поставках и кутил с нужными людишками по кабакам и ресторанам, мой - не отрывался от газет и большого географического атласа. Его папаша, традиционно вернувшись под мухой, заваливался спать в кабинете на голом кожаном холодном диване, мой - выбирался ночью из супружеской постели и тайком прикладывался к спирту, предназначенному для протирки семейной реликвии дедушкиной астролябии, которая хранилась в застекленном шкафу рядом с золочеными томами Брокгауза и Эфрона.
Но вот однажды турецко-поданный завалился домой в особо приподнятом настроении - главный его конкурент по колониальным товарам был близок к полному краху.
Оська предусмотрительно спрятался под рояль, неизвестно зачем купленный по случаю полгода назад.
- Ты... по-ны-маэшь! - турецко-подданный, пытаясь заглянуть под рояль, делал страшные глаза. - У Павла Эгорыча оказыя прыклучилась... Ты... по-ны-маэшь! -турецко-подданный шарил руками в поисках увертливого сына. - Крыса у нэго утонула в бакэ с грэческым маслом... Ты по-ны-маэшь! турецко- подданный грузно опускался на одноименный ковер, застилающий всю гостиную. - А масло-то высший сор-р-р-рт... В капусту - пожалуйста, в лампадку - тэм болэе... Жалко вылывать... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный карабкался на венский шаткий стул. - Жалко! Так возмы твар за хвост и молча выкынь... Ты... по-ны-маэшь! - турецко-поданный швырял на крышку рояля заветное пухлое лелеемое и оберегаемое портмоне. - Так Павэл Эгорыч, старый дурэнь, что удумал... Посрэдством молытвы оцыстыть масло от сквэрны... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный облачался в одноименный халат, валявшийся с утра на пуфе. - Проэтэрэя прыгласыл творыть молытву... Ты... по-ны-маэшь... И растрэзвоныл об этом на вэсь город!
Когда притомленный, но чрезвычайно удовлетворенный негоциант, пошатываясь и роняя мелкие предметы с мебелей, удалился в кабинет и довольно скоро захрапел - смачно и громко - Оська выбрался из убежища и замер в охотничьей стойке.