Карамзин умолк и некоторое время оставался в неподвижности, как будто обессиленный. Румянец мало-помалу потухал на его бледных щеках. Катерина Андреевна, жена его, тихонько подошла к нему и повязала ему шею шелковым шарфом.
Никто не смел нарушить воцарившегося благоговейного молчания. Сергей Львович хотел что-то сказать, но вдруг всхлипнул, махнул рукой и, вскочив с места, прошелся несколько раз по комнате. Жуковский сидел, низко опустив голову. Василий Львович отдувался. Александр отчаянно кусал ногти, сдерживая волнение.
Вошла няня с чашкой черного кофе и сахарницей на подносе. Карамзин взял чашку и, размешивая ложечкой сахар, обвел всех лучистым взглядом серых, задумчивых глаз. Он улыбался.
Бабушка настойчиво приглашала Карамзиных отужинать. Но Карамзин устал и хотел домой. Все вышли провожать его в сени. Катерина Андреевна заботливо укутала его.
— Ведь вы знаете, Николай Михайлович вечно в простуде, — говорила она.
В столовой, за ужином, все оживились, как будто отдыхая от чрезмерного душевного напряжения. Сыпались штуки, остроты, каламбуры. Раздавался смех. И только иногда, в промежутках разговора, Василий Львович вдруг восклицал в порыве восторга:
— Какое совершенство! Это достойно Тацита![31] Я сегодня впервые почувствовал себя русским.
Пробило девять часов. Это было время, когда Александра укладывали спать. Он боялся, что мать отошлет его прочь, и потому стал потихоньку пробираться в сторону камина, где его не было бы видно. Но по дороге его перехватил Василий Львович.
— А ну-ка прочти нам свою басню!.. — сказал он, поймав его за плечи. И пояснил, обращаясь к Жуковскому: — Он недавно сочинил басню. О постаревшей красавице, которая рассердилась на зеркало. И, знаешь, даже с моралью, как у Флориана.
Александр смутился. Он мотал головой, стараясь вырваться, и в то же время поглядывал с опаской на мать. Но Надежда Осиповна спокойно улыбалась. Она, по-видимому, забыла о том, что ему пора в постель.
Карамзин читал новую главу из своей «Истории».
Видя, что ему никак не отвязаться от дядюшки, Александр пустился на хитрость. Вместо своей басни он вдруг стал декламировать дядюшкино стихотворение «Суйда»:[32]
Дядюшка не смог противостоять удовольствию прослушать свои стихи, тем более что Александр читал звонко, с чувством, очень верно подражая дядюшкиной манере.
По лицу Василия Львовича расплылась улыбка. Брови поднялись, подбородок глубоко ушел в пышный шейный платок. Он жмурился, как кот, у которого щекочут за ухом.
Сергей Львович сидел в отдалении, у фортепьяно, в глубоких креслах. На него падала тень от зеленого абажура. Он играл своим лорнетом, раскрывая и закрывая его. Он уносился думами в прошлое…
…Лето 1796 года в Кобрине, около мызы Суйда. Он молодой гвардии поручик. Она, Надежда Осиповна, — черноглазая восемнадцатилетняя барышня, «прекрасная креолка», как ее зовут в свете. Они вдвоем на обрывистом берегу Кобринки. Он читает ей Делиля,[33] а она слушает со снисходительной улыбкой. Потом они катаются на лодке по извилистой речке, которая то сжимается под густым навесом смолистых сосен, то, сделав крутой поворот, снова выходит на зеленый простор. Вечер. С берегов сильнее пахнет свежим сеном. Они поворачивают назад. Он ведет ее под руку к дому и долго стоит с нею в саду, не будучи в силах расстаться до завтра. А в сентябре уже свадьба. Суйдинская церковь сверкает огнями, на паперти толпа любопытных крестьян. У дяди новобрачной, Ивана Абрамовича,[34] генерал-поручика и многих орденов кавалера, парадный свадебный стол в его усадьбе на Суйде. Крепостной оркестр гремит на хорах, и черный хозяин, герой Наварина, выступает в первой паре с племянницей в польском…
33
34