IV. Гувернеры
За учением и воспитанием детей надзирала Надежда Осиповна. Сергей Львович мало интересовался, как и чему их учат. Когда гувернантка или гувернер случайно обращались с жалобой к нему, он выходил из себя: топал ногами, кричал, что дети неблагодарны, что он несчастнейший человек, что у него и без того голова идет кру́гом, а затем, накричавшись, вдруг успокаивался и отправлялся куда-нибудь — в свой комиссариат,[37] в гости или просто на прогулку.
Однако за обедом или вечером при гостях он любил пофилософствовать о воспитании, причем объявлял себя сторонником Руссо.[38]
— Лучший учитель — это натура, — говорил он, поджимая губы со значительным видом.
— Ну, а если натура дурная? — снисходительно улыбаясь, возражала Надежда Осиповна.
Сколько ни шумел отец, дети его не боялись. Но Надежда Осиповна умела внушить им страх. Она не повышала голоса, была в обращении ровна и спокойна, но вместе с тем строга и настойчива. Ее слушались. Надежда Осиповна в совершенстве владела собой. К этому ее приучила жизнь в свете. И только в неожиданных гневных вспышках, которым она была подвержена, сказывался африканский нрав ее черного деда, арапа.
Чаще всего доставалось от нее Оленьке. Как-то в воскресенье собирались на обед к Сонцовым, и Оленька вздумала взбить себе высокую прическу по моде. Надежда Осиповна приказала немедленно переменить прическу и причесаться, как прилично девочке ее возраста. Оленька стала спорить, возражать и, наконец, заявила, что тогда совсем не поедет к Сонцовым.
— И без того еду поневоле, — прибавила она при этом. — Тетя Лиза прескучная, а Матвей Михайлович настоящий индюк.
Надежда Осиповна вспылила. Она сделала шаг вперед и подняла руку, чтобы смять прическу, а Оленька, защищаясь, осмелилась отвести руку матери. Тогда та, в порыве гнева, ударила ее по щеке.
Это было ужасно. Вне себя от обиды, отчаяния, негодования, Оленька с плачем бросилась в коридор на сундук — место, куда они с братом всегда прятались в минуту сильных огорчений. Уткнувшись лицом в старые вещи, валявшиеся кучей на сундуке, она сотрясалась от слез. Напрасно и няня, и гувернантка мисс Бэли уговаривали ее успокоиться, подумать и идти к матери просить прощения.
— Повешусь лучше, а прощения просить не буду! — кричала она, захлебываясь рыданиями.
— Будьте благоразумны, мое дитя, — говорила ей по-английски мисс Бэли.
А няня, обняв за плечи, шептала ей в ухо:
— Поди повинись, голубушка, легче станет. Материны побои не болят. Мать и побьет, будто приласкает.
Надежда Осиповна, уже одетая к выходу, сидела в гостиной. Она и сама была взволнована своим поступком, совершенно нарушавшим ее собственные понятия о приличии. И, когда Оленька подошла к ней с заплаканным, пристыженным лицом, она с чувством расцеловала ее и прослезилась.
Все столкновения с Оленькой кончались полным примирением. Не то было с Александром. Мать была упряма, но и он был упрям. Мать не разговаривала с ним, и он молчал. И это молчание тянулось иногда неделю.
От Александра невозможно было добиться раскаяния, даже если он сам чувствовал себя виноватым. Когда его бранили, он хмурился и не говорил ни слова. А потом забьется в угол и сидит, надув губы. И нельзя понять, что он думает.
— Настоящий волчонок, — говорила Надежда Осиповна.
В конце концов к сыну у нее установилось особое отношение. Она никогда его не ласкала, обращалась с ним холодно и сурово. Все ей не нравилось в нем: он был неловок в обществе, шалил, нарушал правила хорошего тона. Ее раздражали усвоенные им с детства дурные привычки: он то кусал ногти, то тер ладони одну о другую. Чего только она не измышляла, чтобы отучить его от этого: привязывала, когда он был еще мал, руки за спину, заставляла ходить в перчатках. Ничего не помогало.
Когда Александру исполнилось девять лет, к нему пригласили гувернером француза-эмигранта графа Монфо́ра, которого рекомендовал граф Ксавье де Местр. Граф Монфор был представительный человек, с прекрасными манерами и орлиным профилем, напоминавшим, как он сам говорил, профиль Людовика XVI.[39] Он играл на фортепьяно, пел приятным голосом, рисовал пастушек в альбомах и был неистощим в беседах с дамами. Надежда Осиповна была очень довольна любезным французом.
— Именно такой воспитатель и необходим Александру, — говорила она.
Но Сергей Львович отчего-то невзлюбил графа-гувернера. Он постоянно вступал с ним в прения. Что бы тот ни сказал, у Сергея Львовича наперед уже готово было возражение.
37
38