И еще мягче:
«Никто не имеет права употреблять кого-либо из сограждан как средство или простую вещь для себя».
А как же Наташа?
Еще свободнее говорил Куницын о неограниченной государственной власти, разумея самодержавие:
«Употребление власти общественной без всякого ограничения есть тиранство», — говорил со сладкой улыбкой Куницын, смягчая прямоту и резкость своих слов.
И, наконец, прямо с самой сладкой улыбкой:
«А кто оное производит — тот есть тиран».
Слова «тиранство» и «тиран» он подчеркивал особым сладким произношением.
Судьба Наташи и власть Аракчеева над всей Россией ожесточили Александра и вооружили его против существующих жестоких порядков. Живя около дворца, он видел образ жизни дворцовых господ, начиная с самого царя. В уме Александра возникла мысль написать оду о вольности, и он даже начал набрасывать ее в отрывках.
У Чаадаева собралось несколько лицеистов и гусарских офицеров. Прежний дядька Фома приготовлял жженку. Он был теперь в услужении у Чаадаева. Жанно и Александр не забыли своего обещания: найти Фоме место. Чаадаев был им доволен, хотя и не понимал, почему Фома так часто улыбается.
Александра просили прочесть стихи.
— Прочти, — сказал Чаадаев, — то, что ты начал о вольности.
— Еще не готово, — ответил Александр.
— Все равно, прочти!
Александр начал читать:
Взволнованы Кюхля, Жанно, Дельвиг, гусары. Спокоен один Чаадаев. Он слушает молча, опустив голову.
Александр продолжал:
Вдруг остановился, забыл, как дальше. Схватился за голову, силясь вспомнить. Повторяет:
В саду около калитки неожиданно появилась Наташа. Она в платочке, в деревенском крестьянском платье.
— Мне нужно видеть Александра Сергеевича, — сказала она Фоме.
Фома с сомнением покачал головой.
— На минуту, — добавила она.
Александр, опережая Фому, вбежал через веранду в сад. Они пошли в глубину сада, в беседку, окруженную цветущей сиренью.
— Наташа, когда же вы уезжаете?
— Через несколько дней, — ответила она.
— А дальше? — спросил Александр.
Наташа смахнула слезу, набежавшую на глаза, но быстро овладела собой.
— Говорят, имение будут продавать, — проговорила она. — У барина много долгов.
Александр стоял в мрачном раздумье, скрестив руки. Наташа утерла глаза и начала как ни в чем не бывало прежним независимым тоном вольной барышни:
— Вот и вам скоро уезжать. Вы куда? Уж наверное военным?..
Александр не отвечал и кусал от волнения ногти. Наташа обвела глазами свисавшие вокруг беседки ветви сирени.
— Сирень-то как пахнет… — сказала она.
Не выдержал Александр, заплакал, как мальчик, и сел на скамейку, закрыв лицо руками. Наташа утешала его, как старшая: провела рукой по курчавым волосам. Говорила, насильно улыбаясь:
— Были бы богаты — меня бы купили…
В ее голосе неожиданно прорвалась какая-то злая, враждебная нотка.
Александр встал, горячо поцеловал ей руку.
— Вы для меня прежняя Наташа, — сказал он, — и я вас не уступлю этой Дементьевой!
— Прощайте, — тихо проговорила она, повернулась и быстро ушла.
…9 нюня 1817 года был назначен выпускной акт в Лицее. Министр князь Голицын, сменивший графа Разумовского, всех окончивших лицеистов представил царю, который сам раздавал медали и похвальные листы. Акт не имел никакой торжественности. Он проходил без публики.
В актовом зале директор Энгельгардт раздал памятные чугунные кольца. Сам надевал их на пальцы лицеистам, утирая слезы из-под очков. Вперед выступил преподаватель музыки Теппер де Фергюссон. Он взмахнул палочкой. Зазвенел звонко, бодро лицейский прощальный гимн, сочиненный бароном Дельвигом и положенный на музыку Теппером де Фергюссоном. Впереди стояли Александр, Кюхля и Дельвиг в очках. Пущин, к сожалению, был в лазарете. Слова гимна трогали до слез;