— Вот он, наш! — сказал Матё. — Ты растопырь три пальца, на земле отпечатай, будто следы. А я общиплю, что можно.
Ергуш стал отпечатывать на земле следы гусиных лап. Матё общипывал листики молодой фасоли. Работали усердно, то и дело оглядываясь — не подходит ли кто в темноте.
— Довольно, будет. Я тебя провожу, — выпрямился наконец Матё Клещ.
Возвращались они той же дорогой.
— А к утру будь готов. Я вот так просвищу.
И он повторил свой свист, с трелями, с переливами. Скрылся в темноте.
СОВЕТ У ФАБРИКИ
В тот же вечер собрались мальчики у фабрики. Были там Рудо Рыжик и Палё Стеранка, пастушок. Не было Матё Клеща-Горячки. Штево Фашанга прибежал с опозданием, возбужденно стал рассказывать:
— Видел я страшное сражение… Ергуш Лапин бился с Матё Клещом. Одной рукой победил его, головой в канаву сунул. Только ноги торчали…
Мальчишки ахнули. Необыкновенное событие!
А Штево продолжал:
— Нет, меня они не заметили — стоял я за вербами. Так и дрожал от страха…
Стали рассуждать: Матё Клещ, конечно, опасный человек. Может, он не так уж и силен, зато от злости прямо слепнет. Ему и убить ничего не стоит, с ним никто не заводится… Но Ергуш Лапин, конечно, сильный. Может, сильнее всех…
Рослый веснушчатый мальчик, Йо́жо Кошальку́ля с Верхнего конца, не признавал превосходства Ергуша.
— Ергуш Лапин? — сказал он. — Пусть-ка со мной попробует! Так его об землю трахну, что разум выскочит!
А Имро Щепка-Левша, паренек постарше, хотя и тщедушный, поморгал глазами и ответил:
— Чего расхвастался? Не знаю я тебя, что ли, трусишка? Ты только болтать горазд!
Он схватил Йожо Кошалькулю за нос, пригнул его книзу и подергал.
Мальчишки засмеялись; Йожо Кошалькуля шмыгал носом. Медленно, как тень, побрел он прочь. Неприметно, без звука. На мосту через канал он ускорил шаг и скрылся в вечерних сумерках.
— Терпеть не могу, — сказал, моргая, Имро Щепка-Левша. — Сам мухи боится, а бахвалится!..
Тут в окно фабрики ударился камень — как раз над головами собравшихся. Тотчас и второй отскочил рикошетом от стены; третий стукнулся об землю, подскочил и лег у их ног.
— Камнями швыряется, — сказал Рыжик и закричал в темноту: — Ладно, щенок, запомним!
Йожо Кошалькуля перестал бросаться и побежал к себе, на Верхний конец.
ЧТО ВИДЕЛИ В ГОРОДЕ
Рудко тоже просился в город. Ревел и канючил, Ергуш не мог его оторвать от себя.
— Никуда меня с собой не берет… А я не устану… Я б ему зато камушки отдал, которые у речки насобирал…
Он хлюпал носом и ужасно жалел сам себя.
— Ну ладно, — сказал Ергуш. — Так и быть, возьму! Но если устанет — брошу на дороге, пусть его мухи сожрут…
Мама принарядила Рудко, лицо ему мокрым полотенцем вытерла, причесала желтые волосенки.
— Держитесь за руки, — сказала она. — Нынче в городе много будет народу, как бы Рудко не потерялся.
Матё Клещ свистнул под забором. Ергуш взял Рудко за руку, вышел с ним из калитки.
— Не бери ты его! — сказал Матё, показывая на Рудко. — Только мешать будет.
— А ну его, хнычет с утра, хомячишка сопливый, — сердито ответил Ергуш. — Пусть идет, но уж я его погоняю!
Рудко не испугался. Пошли. Солнышко светило, роса мерцала в траве. Отражала солнечные лучи, брызгала ими в глаза. В чистом утреннем небе кружились со щебетом ласточки.
— Я с самого вчерашнего обеда не ел, — рассказывал Матё Клещ-Горячка. — Мачеха не давала. И спал в курятнике, с курами…
Ергуш посмотрел на Матё: действительно, одежда у него помятая, грязная. Жалко стало. Остановился.
— Наша мама тебе кофею дадут! — сказал он.
Матё улыбнулся, рукой махнул:
— Не надо! Я брюкву стащил. Большущую, как голова. Всю съел… А мачеху не обманешь, — продолжал он. — «Ходила на огород, говорит, гуси фасоль не жрут, это ты ее общипал. Лавочнику пришлось за гусей целых три гульдена отдать. Теперь, сказала, ты должен их заработать и вернуть». Жрать не дает…
— А ты из дому уходи, работать ступай, — посоветовал Ергуш.
— Поступлю, только сейчас не могу еще, — возразил Матё. — Не справлю еще мужскую работу.
Их обгоняли мужики и бабы, принаряженные, — в церковь шли. Сзади, далеко, послышалось пение: из деревни двинулась процессия. В клубах пыли шагали верующие, направляясь в город. Алые и желтые хоругви высоко поднимались к небу.