Ергуш нащупал в темноте полное вымя у одной овцы, схватил ее, потащил. Овца брыкалась, слюной брызгала. Но Ергуш держал ее крепко, сильной рукой повернул непокорную, подтащил Яно. Яно тронул вымя, оттолкнул, засмеялся.
— Это баран! Сам дои, если хочешь!
Он встал и сам нашел последнюю овцу.
На ужин была картошка на сале. Запивали простоквашей. Мужчинам полагалось еще и по куску сала; Ергушу положили на тарелку грудку творога.
— Спать можешь со мной, — сказал ему носатый Яно. — Хорошо нам будет в овине — как на барской кровати!
Яно встал, сказал всем:
— Доброй ночи!
Ергуш поблагодарил за ужин, попрощался и пошел с Яно.
Отворили дверь овина, посидели с Яно на пороге перед сном.
Отворили дверь овина, посидели на пороге перед сном. Яно запел тихо, жалостливо:
Долго пел он про милую и разбойника. Ночь залегла вокруг тихая, темная. Звенели комары, попискивали летучие мыши. Белая кошка пролезла под телегой, взбежала по лесенке на сеновал.
— Ну, пошли спать, — сказал Яно. — Завтра рано подыматься.
Обошли соломорезку и взобрались на солому — под самую крышу. Яно дал Ергушу коврик; долго пристраивался, шуршал соломой. Ергуш завернулся в коврик, зарылся в солому, глаза зажмурил…
Над овином звенели комары, попискивали летучие мыши. Лежала надо всем тихая ночь.
УКРОТИТЕЛЬ
Любопытными глазами заглядывал рассвет через щелки в двери овина.
Яно зашуршал, завозился в соломе, выбрался из своего гнездышка, разбудил Ергуша.
— Вставайте, молодой барин, коли хотите крестьянином быть! — сказал он.
Соскользнули с соломы, вытрясли соломинки из-под рубашки. По примеру Яно Ергуш тоже отправился к речке — умыться студеной водой. Сбросили рубахи, вошли в воду по колена. Обливались до пояса, переступали в воде.
— Будешь легкий, как птица, когда хорошенько ополоснешься, — молвил Яно, приглаживая мокрые волосы ладонью. — А теперь пошли коней кормить.
Лошадям задали овса, чтоб сильней были в работе. Ергуш чистил конюшню, сгребал навоз, выносил к навозной куче. Конюшню подмел, посыпал сухими опилками. Яно чистил коней скребницей, наводил глянец щеткой с короткой щетиной. Большим гребнем расчесал желто-белые гривы и хвосты. Лошади стояли терпеливо.
Крестная позвала:
— Идите есть, пора скотину выгонять!
— Сейчас! — гаркнул Яно.
Лошади вздрогнули, мотнули головами, удивленно посмотрели на хозяина: не понимали, зачем кричит.
На весь дом вкусно пахло шкварками: их принесли на стол вместе с нарезанным хлебом. Несколько чистых кружек стояло вокруг кувшина с парным молоком. Все уселись, стали есть шкварки с хлебом, запивая молоком. Работнику Томашу отделили самую большую порцию.
На дворе брякали колокольцами коровы, позванивали бубенчиками овцы.
— Собо́ня, пошла пастись! — кричала на корову крестная; она погнала скот в деревню.
Трубил пастух, нетерпеливо щелкал кнутом — слышно было даже в доме.
— Вот как мы сделаем, — предложил старший сын крестной, Ондрей. — Ергуш, добрый работник, пусть едет с Томашем на Ямки картошку окучивать. Мы же все поедем за дровами, свезем их во двор.
Яно взглянул на Ергуша:
— Мама тебя не заругают?
— Не заругают!
— А пойдешь?
— Чего ж не пойти?
Яно согласился.
— Вы, старый, присматривайте, как бы с ним чего не случилось, — наказывал он Томашу.
Томаш проворчал что-то под нос.
Стали запрягать — от сытости силы прибавились. Томаш положил в легкую телегу плуг, сечку, овес, мешок с сеном. Вернулась крестная, подала Томашу узелок.
— Это вам на двоих. Поедите на завтрак. Обед сама принесу… Приглядывайте за парнишкой-то.
Томаш, сутулый, старый великан, посмотрел сердито, ничего не сказал. Поворачивался он медленно — ленив был.
Сели в телегу: Томаш впереди, Ергуш сзади. Яно провожал их взглядом:
— Держись, работник!
Он смеялся, грозил шляпой Ергушу.
Выбежали со двора, проехали немного по дороге, свернули к кладбищу и стали подыматься в гору по крутой дороге, по бокам которой поднимались высокие откосы. Выше, выше, вот они уже над Вырубками… Ергуш видел всю деревню — вон овцы и козы перед фабрикой, вон коровы в речке; коровы двигались — их сгонял пастушонок Палё.
В глубокой долине, далеко от деревни, среди больших деревьев сада белел дом. Из трубы шел дым. Ергуш представил себе: мама, в светлом платочке и таком же переднике, стоит у плиты, варит кофе. Кофе пахнет, на дворе кудахчут куры. Мама хмурится, думает: «И где это его носит? Бродяга негодный…» Ергуш жалеет, что нельзя так крикнуть, чтобы мама услыхала: «Тут я! Еду с Томашем окучивать картошку! На самые на Ямки!»