Ергуш, улыбаясь, вытащил руку, а в руке у него коричнево-пепельная странная птица. Вертит головой, смотрит на Ергуша испуганно, как будто хочет сказать: «Нет, не по мне это…»
— Вертишейка! — обрадовался Палё. — Вот шельма! Шипит, как змея!
Осмотрели птицу, погладили, выпустили. Заглянули в дупло — в темноте белеют пять яичек.
— Уйдем. Может, вернется, — посоветовал Палё.
Ушли в конец сада, легли под забор, не спуская глаз с дупла на яблоне. Вертишейка скоро прилетела, села около дупла, огляделась, голову повернула. Наверное, хотела шепнуть: «Нет их тут, нет их тут…» Нырнула в дыру.
— Не тронем ее, — сказал Ергуш. — А то гнездо бросит.
Посреди сада стояла деревянная будка. Что в ней может быть? Перед будкой — огород. Картошка, фасоль, капуста прозябали в тени деревьев. Над огородом склонилось под тяжестью плодов грушевое дерево. Желтые груши, продолговатые, как оселки, висели гроздьями. Самые зрелые попадали наземь.
— Спелые груши! — прошептал Палё.
Подкрались тихонько, осторожно, как тень. Попробовали. Замечательные груши!
— Я влезу на дерево, потрясу, — сказал Ергуш и мигом взобрался на грушу.
Самые лучшие висели на верхушке. Надо было залезть на верхнюю ветку, да осторожно, чтобы и сучка не обломить. Тряхнуть слабо, чтоб зеленые не упали… Еще немножко…
Скрипнула дверь в будке. Выбежала оттуда старая женщина с граблями.
— Идут! — закричал Палё — и давай бог ноги.
Ергуш ощутил, как каждая жилка его налилась неведомой силой, от которой напряглись все его мышцы. Наверное, когда-то он был птицей, он знал это! И теперь в нем проснулась та, давняя, птица. Прыгнул, руки раскинул, полетел…
— Иисусе Христе! — испуганно закричала старая женщина.
Гоп! Ергуш пальцами коснулся мягкой земли, сел, вскочил, убежал.
— Убьешься, полоумный! — кричала вслед ему старуха.
Ергуш остановился у забора:
— Не сердитесь, тетушка! Я больше к вам лазить не буду.
И он исчез из глаз, перепрыгнув через забор.
За забором его ждал Палё — в ужасе и тревоге. Хвостик сидел рядом с ним.
— Прыгаешь, как дикий, — сказал Палё. — Я такого еще не видывал. А она нас в будке подкарауливала, старая карга! Надо спасаться.
Мальчики шмыгнули в кусты, собрали овец и коз. Хвостик сразу понял, что надо делать: он продирался сквозь кусты, лаял, сгонял стадо.
Двинулись дальше в гору.
Когда миновали Загробы, местность пошла ровнее. Здесь лежали поля под паром, отделенные друг от друга стеной высоких кустов.
— Тут пасти нельзя, — сказал Палё, — тут пасут сами хозяева.
Миновав пары, свернули на восток и приблизились к Студеной яме. Трава на каменистой почве росла скудная, овцы блеяли, разбегались, пастись не хотели. Солнце припекало, раскаленный воздух дрожал, колыхался над землей.
— Загоним овец к водопойным колодам, — предложил Палё. — Напьются и лягут. А мы тогда сбегаем к пастушьей хижине.
Овцы зачуяли воду, побежали в ложбину, к водопою. Опустив морды в воду, пили долго, не отрываясь. Козы мочили в колодах свои бородки, втягивали воду, делали большие глотки.
Потом стадо спустилось на дно ложбины, под тень ольх. Овцы опустили головы, сбились в кучу. Козы разлеглись поодиночке на расстоянии шага друг от друга; пережевывали жвачку, потряхивали бородками, сонно моргали.
— Пастушья хижина вон в той стороне, — показал Палё Стеранка. — Там бачуют[12] мой собственный дядя, а они меня любят. Пойдем! Дядя нам жинчицы дадут.
Хвостика привязали к колоде кнутом Палё так, чтоб он мог и в холодке полежать и воды попить, если захочет. А к пастушьей хижине ему нельзя: перегрызется с тамошними собаками.
Палё еще раз окинул взглядом свое стадо и повел Ергуша из Студеной ямы.
Пастбища за Студеной ямой уже не принадлежали деревне. Они были собственностью богатого барина из города, у которого много овец и много кошар в разных местах. Трава здесь росла густая, и в темной зелени заметны были большие светлые квадраты в тех местах, где раньше были кошары.
На поляне, под высокими кленами, стояла пастушья хижина, рядом с ней большой загон для овец — кошара.
— Овцы сейчас в кошаре: полдень, — сказал Палё Стеранка.
Выскочили собаки — три больших, лохматых пастушьих пса. С лаем бросились они навстречу мальчикам. Палё стал подзывать их по именам, ударяя себя по колену.
— Стань сзади меня, — сказал он Ергушу, — не то Мо́ргош тебя схватит. Он злой — страсть.
Но Ергуш посмотрел на собак и залаял странным, прерывистым, горловым лаем. И случилось неожиданное: шерсть у собак на загривках взъерошилась, а сами они завыли жалобно, будто им угрожала смертельная опасность. Поджали они хвосты и наперегонки бросились обратно, к хижине. Когда же к хижине приблизились Ергуш и Палё, собаки убежали дальше, в поле.