Но вот спустилась полная тьма, и кони успокоились. Ергуш не понимал, что с ними такое было.
У костра заговорила фуяра. Дядя Кошалькуля запел. Рассказывала фуяра горам и долинам, деревьям и мшистым скалам, и людям о солнце, что выходит из-за Верхполяны и встречается с месяцем. Солнце — юноша, месяц — девушка… Из твердого явора фуяра, а рассказывает мягко так.
Дядя Кошалькуля то сам поет, то на фуяре играет. Она у него, наверное, волшебная. Целый мир в ней скрыт. Дунет в нее дядя, и будто голосом заговорит фуяра, поведет рассказ. О славных разбойниках, о любви. О матери — золотом корешке, о несчастьях людей.
Ергуш лежит на спине, смотрит на звезды, — долго, очень долго. Грезит с открытыми глазами. О Зузке Кошалькуле, о двух ее косичках, о маленьких ножках. О Палё Стеранке, и о маме, обо всех своих… Умолкла фуяра, легла на лощину мертвая тишина. Оборвала Ергушевы грезы. Он встал, потянулся, побрел к костру — тихонько, на цыпочках.
Все спят, только дядя Кошалькуля поправляет головни, разгребает угольки своей трубкой.
— Ты где бродишь? — спросил он шепотом. — Видно, и ты непоседа…
— При лошадях был, — ответил Ергуш. — Они испугались чего-то, когда стемнело.
— Чего же тут удивительного, — сказал дядя. — В сумерки просыпаются хищники, которые спят днем. Черт вселяется в них, и выходят они за добычей. Лошади и коровы — твари мирные. Когда солнышко заходит, они ищут себе притулок, на коленки опускаются. А как ночь надвинется — тревога их одолевает. Мычат, ногами бьют, хотят укрыться понадежнее. Хищных зверей боятся, которые ночью за добычей рыщут. Вот так же и среди людей повелось.
Ергуш обдумывает то, что сказал ему дядя Кошалькуля. Посмотрел он на его морщинистое, жесткое, но при всем том плутовски веселое лицо, и решился задать великий вопрос.
— Вы знали моего нянё? — твердо спросил он.
— Знал, — ответил Кошалькуля, кивая головой. — И скажу тебе только — ведомы были ему все тайные тропки… Придвинься ближе, коли хочешь о нем услышать…
И он освободил для Ергуша местечко у костра.
ОТЕЦ ЛАПИН
— Знавал я его, говорю, — начал рассказ дядя Кошалькуля. Все спали, Ергуш слушал. — Добрый был человек, только по ночам спать не любил, как те хищные звери, о которых речь была. Скрывался он здесь, на Блудовом Верху, но никто не знал, в котором месте. Скорее всего, среди скал, как привидение. Говорили, силы у него на пятерых хватало…
Разбойничал… Ни поймать его не могли, ни подстеречь даже. Домой приходил редко, ночью, когда дети спали. Точно сказать не могу, но ходит слух, будто приносил он матери твоей деньги…
Были у него три товарища. Раз увели они бычка из барского имения. Отец твой обул бычку башмаки, чтоб следов не было. И вот как шли они, три товарища набросились на отца твоего и убили. Ты помнить не можешь, маленький был. Так он и отдал богу душу. Невзлюбили его за смелость, за силу великую…
Нашли его лесорубы, и похоронили мы его. На старом погосте, в дальнем углу. Подальше от людей, потому что был он нелюдимый человек…
Я и песню знаю — неведомо, кто сложил ее, — она память хранит о твоем отце…
И дядя Кошалькуля тихо запел о предателях-товарищах. Как убили они того разбойника из леса, кто бычку башмаки обул…
Молчал Ергуш долго, очень долго. Будто вспоминал таинственный мужской голос, вплетавшийся в сны его давними ночами, когда вихрь свистел, ломая ветви деревьев. Лампа еле-еле мерцала, и на тот загадочный голос отзывалась мама — боязливо, испуганно.
— А мамка ничего не говорили… — шепнул он весь в слезах.
— Э, брось, чего теперь вспоминать! — махнул рукой дядя Кошалькуля. — У матери забот хватает, как поднять детей. Поле-то у вас маленькое, две-три полоски, еле прокормишься. — Он близко посмотрел в глаза Ергушу. — Смотри мне, будь порядочным человеком, матери помогай!..
Кошалькуля подложил полено в огонь и повалился спать — шляпу под голову, ладонь на глаза. Захрапел. А Ергуш не лег. Он все смотрел в жаркое пламя, на раскаленные угли. Вот уж рассвет занялся — будто махнул кто-то из-за горы золотисто-зеленым платочком. Обхватил себя Ергуш руками, ладони под мышки сунул, откинулся на спину и заснул. Вскоре стали просыпаться косари.