Ергуш вскочил на лавку и крикнул:
— Обманщики! Они это руками делают! Давайте деньги назад!
Поднялся шум, крик — будто гуси передрались. Дети кричали, хохотали, топали. Куклы исчезли за ширмой, сбоку выглянул бородатый комедиант.
— Это кто кричал?! — сердито спросил он и, заметив Ергуша, подбежал к нему и выставил за дверь.
Визжали, веселились дети, чуть не лопались от смеха, шум доносился во двор. Ергушу показалось, что среди голосов, насмехавшихся над ним, он ясно различает щебечущий смех изменницы Зузки.
— Ладно же, — сказал он, — этого я тебе не прощу! — Невыразимая злоба охватила его. — Опозорил меня перед всеми, да еще перед ней… Ладно, пожалеешь!
Он машинально искал камень, сам еще не зная зачем. Но руки у него так и чесались, грудь вздымалась высоко, кровь бурлила в жилах. Хотелось драться, разбить все вокруг, отомстить за великую несправедливость.
Выбежал из корчмы Палё, закричал:
— Не спускай! Покажи ему!
Ергуш поднял небольшой плоский камень, прицелился, бросил… Зазвенело стекло, в окне сделалась дыра. Внутри закричали еще громче, как на ярмарке. Ергуш и Палё сорвали шляпчонки — и давай бог ноги! Помчались на Разбойничий Хоровод, летели стремительными тенями.
ЕЛКА
Ергуш и Палё попросили разрешения у лесничего и отправились в лес за рождественской елкой. Взяли топор, пилу и по куску хлеба. Перетянулись ремнями, чтоб ветер не задувал, и двинулись по глубокому снегу.
В горах весь снег испещрен следами. Вот отпечатки лапок длинноухого зайца, а вон — лисички-сестрички. Видно, всю ночь кружили они по этим местам.
Черные голые кусты дрожат на ветру — свистит над ними холодный северный ветер. Грабы и карликовые дубы перешептываются сухими бурыми листьями, еще оставшимися на ветках. Горят алые ягоды шиповника, прихваченные морозом. Их можно есть — они сладкие, как мед. Хороши и ягоды терна, обожженные стужей. И калина ничего на вкус, только чуть горьковата…
Чем выше, тем глубже снег, неподвижнее тишина. К следам зайцев и лисиц примешались ямки от копытец серн и оленей. Ветер играл со снегом: то взвивал его клубами, то укладывал в лощинках. Детская, радостная игра.
— Срубим три елочки, — сказал Палё Стеранка, — третью отнесем Зузке. Она неверная, потому что маленькая еще. Вырастет — лучше станет.
Дошли до молодых посадок. Тесно прижавшись друг к другу, мирно спали здесь маленькие елочки и ели. Ветер обходил их стороной, не решался врываться к ним. Легко заблудиться ветру в гуще молодых деревьев, в узких, темных проулках между ними. Не найдет он отсюда дорогу и умрет, обессиленный.
Спят елочки, заставляют разговаривать шепотом.
— Рубить будем там, где им слишком тесно, как пан лесничий наказывали, — сказал Ергуш. — Тогда им вреда не будет. Все равно деревца засыхают, если им не хватает места.
Полезли в самую гущу. Снег осыпался с веток, попадал за воротник. Это было неприятно.
В гуще молодого ельника набрели на хижину. Она стояла на пригорке и до половины засыпана была снегом.
— Хорошо бы погреться, — сказал Палё.
Топором отгребли снег от двери.
Дверь хижины была не заперта. Мальчики вошли, огляделись. Мало здесь вещей: лавочка, нары да очаг. Под лавкой сложены дрова, на нарах старые рваные одеяла. У очага закопченный котелок — чай кипятить.
— Наверное, сюда заходят пан лесничий, когда его дождь настигнет в лесу, — предположил Палё. — Здесь они и спят, пережидают дождь. А мы можем портянки просушить!
Он наколол щепок, разжег огонь. Заиграло пламя, едкий дым защипал глаза. Пришлось открыть дверь. Однако в хижине стало тепло.
Когда дрова прогорели, дымить перестало. Угли давали ровный жар. Ребята захлопнули дверь, разложили на лавке свои портянки, башмаки поставили на камни у очага. Сами улеглись на нары, закутав ноги одеялами. Приятно было лежать так.
Как и когда это произошло, неизвестно, а только погода переменилась. Оттепель прошла по снегам, с крыши закапала вода. Облака навалились на спящий лес, подошли к самой хижине.
Ергуш видел их через щель двери: клубились облака словно густой пар над баком, когда мама кипятит белье. Зажмурил глаза Ергуш… Облака постучались, вошли. Он услышал их запах — пахли они паром. И сказали: «Мы только немножко погреемся…» Сели к огню, потирали длинные, как веревки, руки, потряхивали паутинными крыльями… Плакали от холода. Дождь шуршал в хижине. Огонь едва виден — он угасал… Ергуш промок до костей.