— Оттепель! — раздался голос Палё.
Засыпающий Ергуш встряхнулся, вскочил. В очаге догорало пламя, холод распространялся по хижине.
Мальчики навернули на ноги большие, холодные портянки, натянули башмаки и затопали к выходу. Первым долгом приволокли к хижине сухие, давно срубленные деревья, чтоб не оставлять хижину без дров. Принесли они больше, чем сожгли, — так делают все порядочные люди. Накололи дров, сложили под лавкой.
К вечеру отобрали три елочки: для Палё, для Ергуша и для Зузки Кошалькули. Эти елочки — оба убедились в этом собственными глазами — мешали расти другим. Спилили их и отволокли в деревню.
В темноте осторожно, на цыпочках, вошли они во двор, где жила Зузка. Поставили елку к дверям дома и тихонько убежали.
СОЧЕЛЬНИК
День сочельника мирно отошел, растаял в хмуром безветрии. А когда стемнело, начали падать большие, как птицы, хлопья снега. Спускались медленно, плавно, укладывались, пышные, на затвердевший старый снег.
Пришел Матё Клещ-Горячка, скудно одетый, без теплой шубейки. Рассказал, что нет у него елочки, мачеха не позволила принести. И на ужин дадут ему капусту с картошкой.
— Оставайся у нас, — сказала мама, — нам будет веселее.
Анна, Ергуш и Рудко заворачивали кусочки сахара в разноцветные бумажки. Вставляли в орехи палочки, привязывали к ниткам. Матё стал им усердно помогать.
Привязав к орехам ниточки, вешали их на елку. Еще повесили несколько самых красивых яблок и длинненькие святоянские хлебцы. Заподозрили Рудко в том, что он ворует сахар и потихоньку съедает его. Анна заставляла его говорить, Рудко не хотел, не мог — рот у него был полон. Прогнали сладкоежку от стола; он сел в уголок, шмыгал носом, тихонько всхлипывал.
На лавке у печи сидела дикая кошка. Она подружилась со всей семьей и перешла жить на кухню. Гладить себя она позволяла одному Ергушу. Анна и Рудко ее боялись. Кошка обмахивалась пышным хвостом, смотрела на детей огненными глазами.
Матё Клещ-Горячка рассказывал громко, чтобы и мама слышала:
— Наш отец были канониром в солдатах. А сейчас они в городе гайдуком служат. Форма у них как у солдат, только немножко другая. Они меня любят, когда напьются пьяный. А когда трезвый, смотрят чертом!
Никто ничего не сказал, только мама втихомолку улыбалась у своих горшков.
— И всему-то отец верят, что мачеха на меня наговаривает. Все неправда. А когда они пьяный, то читают мне из книжки. Они и писать умеют — когда в солдатах были, научились…
— Из молитвенника читают-то? — спросила Анна.
— Нет! — ответил Матё. — Из такой книжки, как один человек ловил разбойников. Детектив называется… Так там все здорово, что и не уснешь!
Ергуш сказал:
— Поди, навыдумывал кто-то. Наверное, неправда все.
Матё Клещ не согласился.
— Чистая правда! — воскликнул он. — В книге так и написано, я своими глазами видел. Этот человек, детектив-то, спрятался в часы, да не в такие — он показал на ходики, — а в такие часы, большие, как хлев. Снял он маятник и ждет… И когда пришли разбойники, он как выскочит да и ну бить их! Дым коромыслом…
Анна сморщилась, попросила:
— Не надо больше, мне страшно!
Ергуш стал смеяться над ней, щелкнул ее по носу.
Елочку нарядили и подвесили к потолку над столом. Мама всем подала вкусный ужин: капустную похлебку с колбасой, маковые ватрушки, пироги с повидлом и маком. И Хвостику угощенье отнесла — пусть знает, что наступил сочельник. А после ужина можно было сколько угодно грызть орехи и яблоки.
У ворот Хвостик лаял на цыган. Не пускал их во двор петь колядки. Цыгане позлились, покричали да и ушли.
— Денег у нас нет, — сказала мама, — а пирогов цыгане не хотят принимать. Хорошо, что Хвостик не пустил их.
Быстрые шаги раздались во дворе. Хвостик ни гугу — значит, кто-то знакомый.
Постучался, открыл дверь; показалось румяное, веселое лицо — Палё Стеранка! У Ергуша от радости сердце подпрыгнуло. Палё поздоровался: пусть будет благословение божие над этим домом.
Мама поблагодарила, угостила Палё пирогами, орехами. Он подсел к Ергушу, шепнул ему:
— Пойдем в деревню!
— Только у мамы спрошусь…
Мама разрешила.
— Да не гуляйте долго, — промолвила она, — нынче большой мороз будет.
Собралась с мальчиками и Анна. Дома остались мама да Рудко. Рудко не жалел, ему спать хотелось, голова была тяжелая, как свинец, так и клонило ее книзу. Он даже рад был, что все ушли.