Из сторожки выбежал дядя Кошалькуля и бросился к воротам, как на пожар. Снял шляпу, отворил ворота. Вошел толстый человек с большим животом; лицо красное, на носу золотые очки. На дядю и не взглянул, не поздоровался в ответ. Лицо у него было сердитое, — таких сердитых Ергуш еще и не видывал. Того и гляди, заревет страшно, разъяренным быком, брюхом своим задавит правых и виноватых, попадись только под руку. Странный холодок пробежал у Ергуша по спине.
Толстяк направился прямо к нему. Ергуш отступил с дороги, снял шляпу, неуклюже поклонился.
Толстяк будто и не заметил — не поздоровался. Как же так? В контору он не пошел, стал расхаживать по двору — туда и обратно — вдоль стены дома, в точности как Ергуш недавно. Смотрел под ноги, на свои красивые, ярко начищенные ботинки. Пыхтел злобно. Поворачиваясь, всякий раз он встречался с Ергушем.
«Видно, не заметил меня, — подумал Ергуш. — Надо еще раз поздороваться».
Он опять обнажил голову, поклонился вежливо; ответа не было.
«Может, глухой он? Погромче надо!..»
Ергуш еще раз подошел к толстяку, снял шляпу, громко сказал:
— Дай бог счастья!
Только хуже вышло: толстяк остановился, сверкнул глазами, весь побагровел, как свекла.
— Что пристал! — крикнул он. — Вот как наподдам, тогда будешь знать!
«Что же это? Непонятно! — Ергуш от удивления замер на месте, не зная, как теперь поступить. — Наподдать хочет? Нет, лучше убраться прочь!» И он двинулся к воротам.
— Стой! — гаркнул толстый и шагнул за ним. — Чего тебе тут надо?
— Работу, — ответил Ергуш. — Дядя Кошалькуля говорили…
Толстый господин посмотрел на него так, будто вовсе не видел его, — глядел сквозь него куда-то далеко-далеко. Что-то обдумывал, кусая губы. Наконец бросил:
— Ступай в контору к мастеру! — и показал на дверь.
Ергуш вошел. Сначала был узкий коридор, потом дверь, на которой висела табличка с какой-то надписью. Ергуш открыл дверь.
В комнате столы, множество книг и бумаг. Из-за одного стола поднялся мастер, улыбающийся, с короткими усиками и с пятном рожи на правой щеке, — деревенские бабки сказали бы, что этого человека черт хвостом задел; мастер сказал тихим голосом:
— А постучаться ты и забыл… — и указал на дверь.
Ергуш исправил свой промах: постучал в дверь изнутри.
Мастер вдруг громко захохотал. Потом спросил Ергуша, зачем пришел, как звать, записал его на бумажку и велел:
— Иди за мной!
Мастер вывел его за ворота; по узенькой, поднимающейся в гору улочке они подошли к низенькому дому с зелеными наличниками. Тут мастер сказал:
— Будешь дрова колоть. Как все переколешь, приходи опять на завод.
В низеньком доме и жил сам мастер. Жена его, полная женщина с острым носом, вышла на крыльцо.
— Вот он нам дрова наколет, — сказал мастер, показывая на Ергуша, и сейчас же ушел.
Пани мастерша осмотрела Ергуша с головы до ног. Сказала:
— У нас воровать нельзя!
— А я и не ворую, — сердито ответил Ергуш.
Господские разговоры что-то начали ему не нравиться. Зря обидеть человека им ничего не стоит!
Вышла из дома девчоночка на высоких тоненьких ножках, с румяным, как яблочко, лицом. Она внимательно смотрела на Ергуша.
— Эленочка, — обратилась к ней мать, — проведи-ка этого паренька во двор… А ты смотри пальцы себе не отруби! — погрозила она Ергушу.
Эленочка вприпрыжку, как козочка, побежала впереди Ергуша.
Что же было на узком дворе, обнесенном оградой? Куча напиленных дров и колода с тяжелым топором. Ергуш сбросил куртку, повесил ее и шляпу на забор и взялся за работу. Поленья, раскалываясь точно по мерке, весело звенели.
Эленочка все стояла, смотрела, улыбалась.
— Как хорошо ты колешь дрова, — приветливо сказала она. — Ты сильный, сильнее всех!
Ергуш опустил топор, взглянул на нее. Глаза у Эленочки — как спелые сливы, чуть-чуть клейкие. Так и приклеились к нему, впились в его лицо, в его глаза, в его лоб и волосы. Хотелось подойти к ней поближе, сказать самое радостное слово…
Он отвел от нее взгляд, оглядел двор. Сбоку от Эленочки, вокруг таза с картошкой, возились воробьи. Ленивые куры нехотя кудахтали.
Ергуш сказал:
— Захочу, так и воробья поймать смогу. Хочешь воробья?
— Хочу! — сказала Эленочка, не совсем его поняв.
Ергуш положил топор на колоду, стал смотреть на одного воробья. Губы стиснул, глазами так и сверлил птичку. Шагнул — воробьи разлетелись; только один, нахохлившись, задрав клювик, склонил головку набок, остался неподвижен. Ергуш взял его руками, протянул Эленочке: