Выбрать главу

- Куда?

- Поставьте под передовую.

- Она до конца.

- Сократите! - раздражается Пресс. - Что вы, десять строк сократить не можете?

Вместе с Леной выходим на крыльцо. Опершись на перила, Машенька плачет. Около нее с растерянным лицом стоит Грапович. Он смотрит на меня, беспомощно разводит руками.

- Машенька!

Лена проскальзывает между нами.

- Одна... совсем одна!.. - горестно всхлипывает Машенька.

- Неправда! - горячо вступаюсь я. - Вы не одна. Мы с вами!

- Одна... одна!

- Машенька, любимая! - не стесняясь меня, страстно говорит Гранович. Не одна! Я с тобой! На всю жизнь!

Гранович хочет привлечь девушку к себе. Машенька отбрасывает его руки, поворачивает бледное мокрое лицо.

- Пусти!

Гранович отшатывается.

Я спрыгиваю с крыльца прямо в грязь, бегу. Мучительно жаль и Машеньку и Грановича. Черт знает, что делается!..

- Иван Кузьмич, вот это сообщение надо набрать под передовую.

- Слушаю, - коротко отвечает метранпаж.

- Сокращать передовую придется.

- Нате гранки, пометьте.

Наш ли это Иван Кузьмич так легко соглашается с переделками?

- Плачет? - вдруг спрашивает он. На спокойном неподвижном лице Ивана Кузьмича дергается какой-то мускул, острые злые морщинки стремительно бегут по сухой желтой коже.

- Да. Кто вам сказал?

- Новенькая заходила.

- А где девчата?

- К Маше побежали...

Направляюсь к редакции, но потом круто поворачиваю. Надо повидать Машеньку.

- Товарищ лейтенант, - окликает Зина.

Девушки идут навстречу. Глаза у обеих уже красные.

- Машенька там?

- Нет, видно, в редакции. Вас Лена велела позвать,

- Иду. А вы куда?

- К Машеньке.

- Потом, девчата. Набирать надо. В номер.

Екатерина Васильевна прибирает на кухне, жалостливо всхлипывает.

Лена быстро пишет. Заметив меня, она показывает головой на исписанный лист. Сверху - указание: "Пере-!

даем передовую статью газеты "Правда" для обязательного опубликования..."

Забираю исписанные страницы, бегу к Прессу. Ну, и денек выдался!

Редактор шагает из угла в угол. Машенька сидит, закрыв лицо руками. Грановича нет.

- Вот, в номер!

Пресс читает заголовок статьи.

- Перепечатать не надо?

- Наберут, отчетливо написано, - говорю я.

- Сдавайте.

- А куда ставить?

- Снимайте передовую, заверстайте на три колонки, Сводку Информбюро переберите на две колонки.

- А сообщение?

- Что у нас там внизу?

- Информация по Союзу.

- Переверстайте.

Хочу подойти к Машеньке, но Пресс выразительно показывает глазами: не надо!

Поднимаюсь в автобус. Почти всю первую полосу нужно набирать заново.

- Номерок, - качает головой Иван Кузьмич. - До утра теперь!

Машенька все так же сидит, закрыв лицо руками.

Пресс протягивает пачку "Казбека".

- Угощайся.

- Откуда? Гулевой привез?

- Привезет! У интенданта со стола забрал.

За окном раздается шум подъехавшей машины.

- Вот и Гулевой, легок на помине.

Пресс заглядывает в окно, живо вскакивает.

- Бронетранспортер! Это командующий!

Коренастый пожилой человек в сером плаще останавливается на пороге, быстрым взглядом окидывает пустоватую комнату с четырьмя застланными газетами фанерными ящиками.

- Здравствуй, редактор, - негромко говорит генерал И кивает в сторону Машеньки. - Она?

- Она.

Командующий подходит к Машеньке, кладет ей на голову руку.

- Здравствуй, Маша!

Мы с Прессом тихонько выходим.

10

Шофер останавливает машину, показывает рукой вправо.

- Вам туда. Километра три, не больше.

- Ну, спасибо, что подвезли.

- Пожалуйста, товарищ лейтенант.

Трехтонка трогается. Я схожу с дороги на тропинку, оглядываюсь. Впереди за буреющими прошлогодней стерней полями виднеются ветлы, угадываются серые пятнышки домиков. Это и есть наша Трофимовка. Через полчаса буду дома.

дома - это в редакции. В стрелковом полку я пробыл всего четыре дня, а ощущение такое, словно не видел своих давным-давно. Если б на сапоги не налипала тяжелая жирная земля, которую то и дело приходится счищать, побежал бы! Снимаю шинель, - полушубок я свой давно забросил, перекидываю ее через плечо, прибавляю шаг.

Подсыхают дороги, зеленеют лужайки, припекает солнце. В овражке все еще журчит ручей, недавно, должно быть, он шумел тут, как добрая река: берега овражка почти доверху покрыты сухим потрескавшимся на солнце илом. Сейчас вода в ручье чистая, прозрачная - где-то в низинах дотаивают последние снега. На гибком лозняке появились узенькие листочки. Срываю несколько листков, мну в ладони, с удовольствием вдыхаю их свежую терпкую горечь.

На фронте - тихо. Но это та самая тишина, которая всегда предшествует большим боям. Да и понятие тишины здесь очень относительно. Тщательно замаскированные снайперы ловят на прицел зазевавшихся гитлеровцев; переходят линию фронта разведчики; по ночам, точно фейерверки, проносятся трассирующие очереди, повисают в небе бледно-зеленые зонтики ракет... Очень хотелось остаться в части до наступления, но приказ у меня жесткий: не задерживаться. Пресс по-своему прав:

почти весь литературный состав редакции в разъезде, кому-то нужно быть и на месте.

Помня совет Кудрина - не разбрасываться, почти все четыре дня своей недолгой командировки я провел в роте лейтенанта Азаряна. Побывать в этой роте настойчиво советовал и командир полка и его заместитель по политчасти.

- У Азаряна лучшие в полку снайперы.

- Народ у него замечательный!

Предварительное представление об Азаряне, составленное по рассказам, совершенно не совпало с действительностью. В батальоне сообщили, что до войны Азарян работал директором МТС. Мысленно мне рисовался плотный, рослый армянин в летах, этакий черноволосый витязь с огненным взглядом.

Велико же было удивление, когда Азарян оказался совершенно молодым человеком, - в своей родной Армении этот худощавый двадцатичетырехлетний юноша был, вероятно, самым молодым директором МТС.

Черные волосы - это единственное, что сохранилось от мысленного портрета, и, по совести говоря, было бы странно, если бы Азарян оказался белокурым... Командир роты был на редкость спокойным, выдержанным человеком. Приказания он отдавал ровным голосом, и приятно -было видеть, как четко, более того - охотно эти приказания выполнялись. Пришлось видеть Азаряна и за неприятным для него делом. Усатый, явно гражданского вида ротный писарь перепутал какие-то списки и мучительно потел, выслушивая убийственно спокойные замечания командира.