- Так в плен брать нетрудно.
- Не взял его старик в плен. - Гранович раскуривает трубку, минуту молчит. - Не взял. Повернулся и ушел.
- Это жестоко.
- Я тоже думал: жестоко, не гуманно. А у этого старика повесили внучку. Пятнадцать лет ей было... Разве после этого - жестоко?
Над потолком снова нарастает вой самолета, грозно ухает взрыв. Домик трясется, кажется, что он сейчас развалится.
- В подвал надо... в подвал, - прерывающимся голосом говорит хозяйка. Она слезла с печки, торопливо одевается. - Тут через дорогу, каменный...
- Живы?
Пресс стоит на пороге. Он весь в снегу.
- Как паши? - вскакивает Гранович.
- Где Гулевой?
Пресс тяжело переводит дух.
- Пока все в порядке... Нужно перебираться... Пошли!
- Хозяйка советует в подвале укрыться.
- Уходить надо, хозяюшка, - оборачивается Пресс.- Бьют по этому району.
- Где Гулевой?
- Машины уводит. Пошли! Пошли!
Выводим на улицу. Слышно, как снова заходят самолеты.
- Где подвал? - на ходу спрашивает Пресс.
- На пустыре, - машет хозяйка. - Прямо.
Рев моторов все ближе.
- Бегом! - командует Пресс.
Мы бежим. Вот и подвал. Еще несколько метров.
- Куда? - слышу за спиной окрик Пресса.
- Запереть... Я сейчас, - каким-то тоненьким голоском откликается хозяйка.
- Назад! - грубо кричит Пресс. - Назад!..
Темное пятно исчезает. Пресс бежит рядом и задыхаясь, ругается. Сверху нарастает тонкий противный визг, от которого внутри все холодеет.
Падая друг на друга, скатываемся по ступенькам подвала вниз. В то же мгновение раздается сильный треск и вслед за тем - оглушительный грохот. Еще взрыв!..
Мертвенный синий свет освещает подвал, в открытую дверь летят комья земли, снега. Слышно, как, удаляясь, плывет в черном небе ненавистный рокот.
- Быстро наверх!
Там, где стоял дом, чернеет груда развалин. Взрыв разметал старенький пятистенник по бревнышкам - одно бревно валяется у самого входа в подвал.
- Ах, дура! - сокрушается Пресс.
Бежим по черным пустым улицам, заваленным бревнами, битым кирпичом, телеграфными столбами. Словно ураган прошел!
Далеко, очевидно, в центре, снова грохают взрывы.
Теперь они кажутся не такими страшными.
- Ночка!
- Успели ли наши уйти? - нервничает Гранович.
Пресс вытирает лицо платком, успокаивает.
- Успели. Я еще в политотдел забегал.
- Что там?
- Грузились на машины. Переезжают в ближайшую деревню... Налет не случайный... Пронюхали, что в центре штаб армии... Двух ракетчиков сняли... Ну, пошли!
Над головой снова проносятся самолеты - инстинктивно хочется упасть, прижаться к земле.
- Где же наши самолеты?
- Командующий сказал, авиацию вызывать не будут.
Занята делом поважнее. Штаб уже снялся. Будем трогаться и мы.
- Куда?
- В четырех километрах небольшое село. Остановимся на день-два.
- А если и там будут бомбить? - допытывается Метников.
- Тогда лучше всего ехать в Новосибирск, - сердится Пресс. - Там бомбежек не бывает. Рай!
Если бы не по-кошачьи зоркие глаза Грановича, мы долго бы еще разыскивали на окраине свои автобусы, Машины стоят в узком проулочке.
- Зайцев! - наугад окликает Пресс.
И тотчас же от первого автобуса отделяется фигура,
- Слушаю!
- Как машины?
- В порядке! Стекла только повылетали.
- Будьте наготове. Сейчас выезжаем.
- Есть!
В небольшой комнате тесно и жарко. Девушки сидят у стола, Гулевой курит у печки. Иван Кузьмич дремлет прямо на полу, положив голову на горку вещевых мешков и шинелей. Вот спокойствие!
Перехватив удивленный взгляд редактора, Гулевой поясняет:
- Не спал вовсе. У машин дежурил. Вот и сморило. - Начальник издательства усмехается. - Да еще с того света вернулся!
- Что за ерунда?
- Сам рассказывал. Его взрывной волной сбило, сверху снегом засыпало с головой. Очнулся с перепугу - ничего не видно, только лицо мокрое. Ну, и подумал - убит, на том свете.
- А потом?
- Потом рукой пошевелил - двигается. Ногой пошевелил - тоже двигается. Встал - по грудь в снегу, рядом машины стоят. А вы как добрались?
- Благополучно. Давайте собираться.
- Пошли, товарищи. - Гулевой тормошит метранпажа. - Покойник, вставай!
Медленно, не зажигая синих "ночников", машины трогаются. Девушки едут вместе с нами в кузове полуторки, негромко переговариваются. После беготни клонит ко сну. Спали мы всего часа полтора.
"Макаров говорит, что в редакции совершенно безопасно", - вспоминаются почему-то строчки из письма.
Конечно, тут - как у христа за пазухой!
- Портупею надел, а гимнастерку не застегнул. Так и разгуливал, рассказывает Метников. - Поэт тоже струсил. Пожалуй, один Прохоров в себе был.
- А вы не боялись, Сережа? - удивляется Машенька.
- Еще как боялся!
- Я думала, умру со страху, - говорит Машенька. - Сама бы раньше не поверила, что такая трусиха!
- Жить хочется! - впервые за всю дорогу роняет Гранович. Говорит он эти слова с какой-то внутренней страстью, тон его не вяжется с нашими шутками, мы невольно замолкаем.
В небе снова плывет рокот моторов. Спустя несколько минут в центре раздаются взрывы, взлетают и тут же гаснут багровые всполохи.
На наше счастье, дорога в поле оказывается хорошо накатанной, водители "нажимают". В лицо остро бьет ветер, мы пригибаемся.
- Что, не нравится? - спрашивает Метников девушек. - А мы все время так. И ничего, для легких полезнее!
С удивлением прислушиваюсь к оживленному голосу ответственного секретаря. Не очень разговорчивый, самолюбивый, он как-то незаметно стал словоохотливее, проще и, по привычке подшучивая над другими, совершенно свободно может прокатиться и на свой счет. Война учит, воспитывает, меняет.
Село маленькое. Мы спрыгиваем с машины, подходим к ведущему автобусу.
- Дом большой, две половины. Уместимся, - говорит Гулевой.
- Пошли, - распоряжается Пресс. - Завтра оглядимся. Сейчас - шесть часов. Спать полтора часа и - за работу. К вечеру газета должна выйти!
Заспанная хозяйка пытается нас разместить как-нибудь поудобнее, Пресс останавливает: