— Малабарская вдова!..
— Замужняя невеста…
— Г-жа «Милости просим!»
— Почему она не разведется с законным мужем? Опять бы девицей стала…
— Не желает на себя вину принимать… Сама сблудила, а желает эту пакость на спину мужа взвалить…
— Вовочка-то у ней не от мужа…
— Приблудный!
Такие разговоры велись вполголоса в моем присутствии за семейным столом, когда не было Калерии. Шептались, посмеивались и моментально смолкали, когда появлялась Калерия.
— Тише!! Идет г-жа «Милости просим».
«Ехидны!» — думал я о тетках и, на зло им, проявлял к Калерии подчеркнутую внимательность. Мама заражалась тем же настроением. Она хмурилась на Калерию и подозрительно посматривала в мою сторону. Что-то подозревала она и говорила, как Пифия:
— Тебе надо, Геня, сбрить усы.
— Почему?
— Рано еще… Усы в свое время…
— И на своем месте! — добавила тетка помоложе, а тетка постарше зло ухмылялась и, поднимая глаза к небу, шептала:
— Бог шельму метит.
— Не понимаю, тетушка!
— Подумай — поймешь!.. У нас усы не вырастут. Господь не допустит.
Я вскакивал из-за стола.
— А уши уже выросли!..
— Как же это понять?
— А про какую шельму вы, тетушка, говорите? Как это понять?
— Не понял?
— Отлично понял… и прошу, при мне, по крайней мере, не издеваться над Калерией. Одни — сколько душе угодно, а при мне прошу…
— Скажите, какой присяжный поверенный! Смотри, брат, что-то ты очень…
— Не ваше дело!
— Не забывай, что не мы, а она у нас живет…
…Зачем она остается в этом доме, где к ней так враждебны? Почему она не порвет с этими ненавидящими ее людьми?.. Неужели она не замечает и не чувствует всей унизительности такого положения в доме? Странно: как будто бы, неглупая женщина, а вот поди!
А унижения становились всё более резкими и частыми. Я страдал за Калерию… Вернее, не за Калерию, а за человека вообще… Странно и обидно. Что, однако, удерживает ее в этом догнивающем доме? У нее, по словам мамы, есть хорошие средства, есть полная воля и никаких забот и обязанностей. Как птица: вспорхнула и полетела, куда захотела, за леса, за море, за синие горы туманных далей… Эх, Калерия!..
— Тебе письмо.
От кого? Незнакомая рука… А-а, от отца Зои! В чем дело?
«Сим уведомляю вас, милостивый государь, что документ, в котором»…
— Что за чепуха! Какой документ?
…«в котором вы делаете гнусное предложение моей дочери — бежать из родительского дома и вступить в незаконное сожитие с вами, милостивый государь»…
— Фу, какая гадость!..
…«представлен мною Г. Начальнику губернии, а засвидетельствованная нотариальным порядком копия с него — Его Преосвященству Архиепископу Симбирскому. При сем имею честь присовокупить, что если вы»…
Я сидел за письменным столом и хохотал. Однако, решительный человек. Что ему ответить? Должно быть, у него скопилось много документов, в которых я, в теплые звездные ночи, когда тоска по любимой девушке разгоралась особенно ярко, изливал перед ней в стихах и прозе восторги своих чувств. «Документы»! Красиво сказано. Взял в руки Зоин портрет. Тускло и печально смотрел он на меня из рамы, обвитой увядшими васильками. Скоро вянут васильки! Вынул из ящика Зоины письма. Вот они, розовые и голубые «документы»! Все начинаются одинаково:
«Милый, родной мой»… И кончаются благословениями. Даже г. начальник губернии и преосвященный не могли бы найти в них ничего предосудительного.
— Барин! Письмецо вам…
— От кого?.. Вот повезло на письма…
— А уж сами увидите…
Я подошел к окну и взял из руки горничной небрежно свернутый клочок бумаги. Торопливый некрасивый почерк:
«Через три дня я уезжаю. Сегодня — девятый день Вовочке. Не пойдешь ли ты со мной на могилку отслужить по нем панихиду? Одной скучно. Я уже пошла. Если хочешь, догонишь, я пойду тихо и посижу за околицей у мельницы. Калерия».
Я бросил Зоины письма в ящик, захватил шляпу и почти выбежал из беседки. Почему я так обрадовался и почему не иду обычным путем: мимо старого дома, в ворота, а лезу через забор сада? Там увидят галки тетки и поднимут в своем гнезде обычный галочий содом…