– Ты позвал меня, чтобы потрахаться или поссориться? Последнее время мы только это и делаем, – как-то безэмоционально спросила я. На это Лекс никак не отреагировал, продолжая втягивать и выдыхать дым.
– А Олег-то был прав… – наконец, протянул Лекс, усмехнувшись.
– Прав в чём?
– А, не важно. Как в школе дела? Уже решила, куда поступать будешь?
– Конечно, нет. Ещё только ноябрь, – недоумённо ответила я. Что сказал ему Олег? На счёт моих чувств к Левину? Но он не может о них знать, никто не может! И почему Лекс так спокойно на всё реагирует?.. Внутри расползалась тошнотворная пустота. Я вдруг осознала, что больше не чувствую к Лексу ничего. Совсем. И мне хочется обрушить на него мои эмоции, признаться ему, сделать больно. Чтобы он перестал быть таким спокойным, таким… бесчувственным. Вместо этого я прижалась щекой к его плечу.
– Видел твоё сегодняшнее выступление, – после затяжного молчания сказал Лекс. – Впечатляет. Я подозревал, что ты раскрепощённая, но не думал, что настолько.
– Спор есть спор, – я пожала плечами, не зная, что ещё ответить.
– Спор есть спор, – медленно повторил Лекс и глубоко затянулся. – Забавно, что предметом спора стал Левин.
Несколько минут мы молчали, думая о своём, а потом также молча разошлись по своим делам, сухо попрощавшись. На следующий день Лекс написал, что Денис увольняется, и теперь ему придётся работать в полтора раза больше, пока не найдут нового бармена. Я выразила ему сочувствие и пожелала удачи. На гавайскую вечеринку он меня не позвал.
Глава 4. Это мерзко, я знаю
В начале декабря сугробы уже были высотой до бедра. Снег валил грузными хлопьями, заметая дороги и закрывая обзор водителям. В такие дни папа предпочитал передвигаться пешком или вообще оставаться дома. Хорошо, что работа позволяла не работать.
7:40. Под ухом раздалась приятная музыка. Я с огромным трудом разлепила глаза, будто намазанные чем-то липким, вялым движением руки выключила будильник. Этот чёртов будильник опять разрушил мой сон. Это был прекрасный сон, в котором я сбежала от преследующих меня злодеев, вылетев из окна своей комнаты. Я летела над несуществующими городами, деревьями, заливами и зелёными холмами. Если бы люди и правда умели летать, ощущение было бы точь-в-точь как в моих снах – слишком уж реалистичные ощущения пружинистого взлёта, земного притяжения, тяжести в теле. Такие сны мне нравятся больше всего: непринуждённые адреналиновые приключения, которые после пробуждения действуют на сознание как фантастический блокбастер после выхода из кинотеатра.
Куда менее я любила сны с реальными сюжетами и реальными людьми. Процентов восемьдесят моих снов именно такие – слишком реалистичные события, слишком реалистичные чувства. Самое отвратительное, что с утра эти чувства не исчезают, а целый день варятся в мыслях, мешая сосредоточиться. Я привыкла ко снам с Левиным – чувства к нему я прекрасно осознаю, – но иногда во сне я влюбляюсь в совершенно неожиданных людей и наяву начинаю смотреть на них через призму ночных чувств. На прошлой неделе как раз приснилось, что Игорёк начинает встречаться с Евой, а я его дико ревную и на глазах всего класса признаюсь в своих чувствах. Как же мне было некомфортно работать с ним в команде на обществознании, когда отголоски несуществующей любви засели в голове! Я бросала на него смущённые взгляды, любовалась его медными волосами чуть ниже ушей, прямым носом, колечком пирсинга в губе, до который он непроизвольно дотрагивался кончиком языка. Даже его тупые шутки не казались тогда слишком уж тупыми, но я осознавала, что эти чувства лишь навеяны сновидением. Игорёк навсегда останется Игорьком – выпендривающимся инста-придурком, который способен только тратить отцовские деньги и переругиваться с учителями.
Час спустя я уже бежала по заснеженным тропинкам между обшарпанными гаражами наперевес с тяжёлой сумкой через плечо. Несмотря на то, что живу я в пяти минутах ходьбы от школы, опаздываю стабильно три раза в неделю. Сегодня с первым звонком я впопыхах переодевала сменную обувь в раздевалке, а на алгебру ворвалась секунд за пять до прихода математички, пронёсшись мимо неё в коридоре. Ольга Викторовна зашла в класс, тут же стало тихо.
– Достаем двойные листочки, пишем проверочную, – едко сказала она и оглядела нас злобным взглядом, словно хотела задушить каждого лично.
– Ну пиздец, – обречённо прошептала я. Рядом Лера тяжело вздохнула.
Не знаю, что я не любила больше – алгебру или математичку. Ольга Викторовна была стервозной бабой, ненавидящей детей. Каждый урок она направо и налево раздавала двойки: за невыполненную домашку, неверное решение у доски, даже если правильно применишь формулы и ошибёшься лишь в вычислении. Ходили слухи, что её когда-то бросил муж, вместо детей она завела котов и теперь вымещает злобу на учениках. Внешний вид был соответствующий: бесформенная короткая стрижка, тёмные пиджаки, второй подбородок и бульдожьи щёки, неопределённый возраст между сорока и шестьюдесятью. Лекс как-то рассказывал про свою математичку в школе – выглядела и вела себя она точно так же. Интересно, хоть где-нибудь бывают нормальные математички или их, как кондукторов, набирают одного типажа?