На крытом возке позади молодой помещик вёл беседы с исправником, ведущим себя удивительно предусмотрительно, показывая себя тонким и остроумным собеседником. Повозка покачивалась, откормленный полицейский конь легко тянул утеплённый возок, а позади говорили, говорили…
Вово́ делился непринуждённо своими планами на принадлежащие ему земли.
– … привести в порядок, что-то продать, – вырывался из возка грассирующий голос молодого барина, – заставить, наконец власти взыскать недоимки с мужиков…
– Вово́, мон шерри! – донёсся из возка густой смех исправника, – Помните, они теперь не крепостные, и даже не временнообязанные!
– А какая есть разница?!
– Ха-ха-ха! Подловили, мон шерри, подловили! – послышался лязг стекла, и урядник, сидящий рядом на козлах, облизнулся непроизвольно, ещё пуще задымив цыгаркой.
– Где этот ваш… енфант террибле…
– Ха-ха-ха! – захохотал исправник, – Париж в каждом слове, я восхищён!
– Эй, – высунулся он в окно красной мордой, поманив урядника, – иди-ка сюда… ужасный ребёнок, ха-ха-ха!
Получив нежданный гостинец, урядник перебрался на задки, откуда сразу же послышалось бульканье, и до большака донёсся запах ветчины.
Несколько раз господа приказывали остановиться и вылазили из возка, обозревая владения Турчинова и ведя беседы о том, как бы половчее наладить хозяйство, ничего собственно не налаживая. Собственно, споров и не было, молодой помещик и исправник вполне резонно считали главным ресурсом крестьян, которые фактически не могут покинуть земли.
– Стой! – заорали из возка, – да стоять же, скотина!
Большак натянул вожжи, и конь, фыркая недовольно, встал.
– Стоять, – ещё раз повторил исправник и выбрался из возка. Красная его морда, вкупе с пышущей паром фигурой, навевали мысли о самом приятном времяпрепровождении. Вслед за ним вышел и Вово́, твёрдо стоящий на ногах, но с несколько стеклянным взглядом.
Окропив кусты, господа полезли было назад, но молодой барчук остановился.
– Вот… – повёл он рукой, – папа́ так красочно рассказывал мне, что я будто сам пережил эти волнительные минуты! С того плёса он и расстреливал восставший плебс.
– Как же-с… закивал исправник, – с лодок, весьма остроумно!
– Эй… – Вово́ прищёлкнул пальцами, – пейзанин! Лёд крепкий?
– Так это… – большак открыл было рот, дабы упредить, што чутка побольше недели, как аккурат на том месте чуть не ушёл под лёд Ефим. Сам еле вылез, а лошадку и вовсе чудом спас!
– Как есть крепченный, ваша милость, – закланялся он, – как есть! А што трещит, так ето по весне завсегда так! Он ить не скоро ещё ледоходу быть.
Разгорячённые вином и разговором, дворяне потянулись к плесу, а следом за ним, кинув на старика грозный взгляд потопал урядник. Размахивая руками, Вово́ энергически двигался, притоптывая и очевидно, разыгрывая целый спектакль по сюжету сорокалетней давности.
Не выдержав их лёд затрещал, и молодой барчук ухнул по пояс. Почти тут же под лёд провалился, как и не было, грузный урядник. Исправник попятился и сел, глядя на Вово́, ломающего лёд в тщетной попытке выбраться.
Не пытаясь помочь, полицейский начал пятиться, не отрывая взгляда от молодого помещика.
– Чичас! Чичас, ваша милость! – заорал большак, – Не шевелитеся там, я чичас!
Выдернув из-за опояски топор, он споро добежал до молодого леска и в несколько взмахов свалил тонкое деревце, сделав из него жердину.
– Чичас! – разевая рот, побежал он до тонущего Вово́ и сидящего на льду исправника, боящегося пошевелиться. Не добегая с десяток сажень, старик лёг и быстро пополз. Исправник перевернулся на живот, вытянув руки навстречу жердине…
… и н-на! Деревяха с размаху обрушилась на лёд подле чиновника, а потом ещё, ещё… Всё затрещало, и осанистый мужчина оказался в воде. Парижанин, будто при виде этой картины, утратил последнюю волю к сопротивлению и ушёл на дно.
А исправник, не отрывая взгляда от крестьянина, раз за разом выбрасывался всем телом на лёд, ломая его и приближаясь к не такому уж далёкому берегу.
– Чичас ваша милость, чичас… – пятясь, приговаривал большак, и как только почуял под ногами матёрый лёд, встал прочно, и деревяхой – да в харю исправнику, отталкивая его назад! А потом ещё раз, ещё…
– Сподобился… – опёршись на жердину, перекрестился большак, – спаси Господ! А на душе-то как лёгко! Будто за кажного по тыщще грехов простили.
«– Резать! Вешать! Рубить дворян топорами!» – шумело у него в голове, и где-то совсем в глубине сознания было острое сожаление – и-эх… раньше надо было! Лишнее они по землице проходили, как есть лишнее.