После увода большака домочадцы не сразу отмерли, да и потом двигались сонными мухами, переживая испуг и унижение.
– Тятя, – осторожно спросил отца пятилетний Павлик, отходя от женщин, с остервенением взявшихся за приборку, – а почему барин грозился? Чего деда посмел?
– Грозился? – мужик втянул стылый воздух через зубы, и ответил как есть, – потому што мог… так вот. Потому што барин, и власть вся как есть – их, барская.
– А чево деда посмел?
– Чево? А Бог весть! Законы-то барами придуманы, да в пользу бар. Как ни повернись, а всё едино закон ихний нарушишь.
В ожидании большака домочадцы вели себя так, будто у них в дому упокойник. Скрип двери заставил их сердца заколотиться, а ноги ослабнуть.
– Слава Богу! – широко перекрестился на иконы старик, разом будто помолодевший на десяток лет. И добавил, глядя светло на домашних:
– Всё хорошо, все потопли!
Шестая глава
Столица Российской Империи жила мечтами о Небе. В Европе вовсю уже проводятся соревнования планеров и летадл, русские же спохватились позже всех, хотя казалось бы….
Даже дамы высшего света разговаривали всё больше о Небе, авиации, моторах и Рыцарях Неба, бывших у всех на слуху. Воздухоплавание воспринималось занятием в высшей степени аристократичным, а этот… анфан террибл в Свете считался этаким недоразумением.
Люди здравомыслящие высказывали вполне обоснованные сомнения, предполагая и предлагая настоящих пионэров аэронавтики, отошедших в сторону по каким-то несомненно высшим соображениям. Или возможно – отодвинутых.
Наибольшей популярностью пользовались идеи жидовского заговора, но в деталях идеологи существенно расходились. Одни считали, что жиды не способны придумать ничего самостоятельно, и украв изобретение, уничтожили изобретателя. Другие, более здравомыслящие, не отказывали иудейскому племени ни в образовании, ни в интеллекте, отчего вырисовывался вовсе уж иезуитской подлости заговор.
Публика более либеральная разделилась на два неравных лагеря, а потом ещё и ещё. С газетных страниц на читателя выплёскивались полемические изыски знатоков, отчего провинциалы пребывали в состоянии перманентного шока. Едва ли не каждый выпуск предлагал как минимум новые аргументы в ту или иную пользу, а порой и новую версию происходящего. Мнение обывателей менялось по несколько раз за неделю, и куда в итоге повернёт ветреная общественность, предсказывать никто не брался.
Репортажи из Южной Африки читались взахлёб, как приключенческие романы, но и воспринимались примерно с той же степенью достоверности. Едва ли человек здравомыслящий мог поверить, что вчерашние лапотники, коих было принято жалеть и самую чуточку презирать, громят с успехом войска просвещённых британцев.
Буры… это совсем другое дело! Ну вы же понимаете, мон шерри?
Отдавали должное и полководческим талантам Дзержинского, всё ж таки шляхтич хорошего рода, а что марксист… так у каждого свои недостатки. Впрочем, среди образованной публики хватало сторонников левых взглядов, и марксистские убеждения поляка были скорее преимуществом.
Отдавая должное стойкости и неприхотливости русских добровольцев, люди просвещённые всё же полагали более верным иное соотношение потерь.
– Скрывают! – понимающе кивали просвещённые друг другу, гордые собственной проницательностью.
– Несомненно, пароходы берут куда как больше заявленных пассажиров, – соглашались знатоки. Сходились на том, что потери русских лапотников при столкновениях с британскими войсками – два, а то и три к одному, вполне приемлемы и логичны. Возглавляй их Русские Офицеры, соотношение потерь, несомненно, было бы совсем иным.
Русские добровольцы из хороших семей, славшие письма родным и знакомым, в общем-то подтверждали эту версию. Кто из них упорно не желал замечать рушащуюся картину привычного мира, а кто целенаправленно лгал, Бог весть. Мнение в обществе сложилось устойчивое, и меняться пока не собиралось.
Яркие, интереснейшие репортажи Гиляровского зачитывались до дыр, но отдавая должное писательскому мастерству, считались произведениями скорее художественными, нежели публицистическими. Склонность к гиперболизации за Владимиром Алексеевичем водилась, да и, как полагала публика, опекун пристрастен.
Европейские газеты, недоумённой скороговоркой отдавая должное техническим талантам Панкратова, писать предпочитали о земляках. Его же считали скорее харизматичным лидером и неплохим организатором, попавшим в фавор религиозному бурскому генералитету. Этаким красивым символом, персонажем скорее литературным, вроде Гавроша.