— Дежурный! Чтобы ни одной души не осталось в казарме!
Значит, опять нужно идти в щель и сидеть там до отбоя воздушной тревоги. Кемарить, как говорят ребята. Впрочем, почему «ребята»? Бойцы! Нам каждый день твердят:
— Помните, вы — бойцы Красной Армии! Вам надо забыть о гражданских привычках.
Все правильно: мы надели военную форму. Но ведь бойцы — это те, кто ходит в атаки, стреляет. А мы вот уже месяц или изучаем уставы, или маршируем на плацу. А ночью, едва прозвучит сирена, втискиваемся в щели...
Одевшись, я вышел на крыльцо, осмотрелся. Просторный двор казармы окружали островерхие ели. Казалось, именно они отделили сотни молодых людей от войны.
В бригаду ежедневно прибывает пополнение: студенты, рабочая молодежь, спортсмены. Все комсомольцы, все добровольно пришли сюда по призыву ЦК комсомола. Они рвутся в бой, а им говорят: сначала научитесь воевать.
Ближайшая от казармы щель — самая шумная. Там рота старшего лейтенанта Мальцева. Различаю знакомые голоса. Вот взволнованно говорит Семен Гудзенко. Мысленно вижу его сдвинутые к переносью густые брови. Заместитель политрука сержант Михаил Егорцев спокойно объясняет бойцам, что значит настоящая храбрость. Он умеет доказывать, говорит непринужденно, убедительно. Может быть, потому, что журналист? Егорцев и человек чудесный. Его любят все товарищи.
В роте Мальцева много студентов Института истории, философии и литературы имени Чернышевского. Они любят порассуждать. Не случайно в батальоне их добродушно-иронически называют философами. Из ифлийцев, пожалуй, труднее всего будет воспитать исполнительных и расчетливых бойцов.
В разговор вступает Коля Лебедев. Его почему-то зовут Кира. Он самый юный в бригаде, пришел сюда прямо со школьной скамьи. Зато рост у него не по годам. Старшина [9] никак не может подобрать ему сапоги сорок шестого размера. Ходит он пока в тапочках, поэтому на марше всегда замыкает роту, чтобы не портить строй. А стоять бы ему на правом фланге, рядом с рослым дискоболом Борисом Бутенко. Впрочем, и для Бутенко только вчера нашлись сапоги...
А вот слышен ломающийся голос юного туляка Жени Дешина, студента Энергетического института. Потом в разговор вступают студент-геолог Москаленко и студент биофака Олег Черний — оба из МГУ.
Бойцы говорят о войне, о наших неудачах на фронте. Сетуют на свое бездействие: не потому ли, мол, враг продвигается в глубь страны, что мы сидим в щелях и не воюем? Скорее бы в бой!
Разговоры заглушила неистовая стрельба зениток. Где-то неподалеку разорвалась бомба, взметнув багровый фонтан. И тотчас же в небо вонзились острые кинжалы прожекторов. Тихо вздрагивала земля, крыльцо и вся казарма. Эта дрожь передавалась и мне, сжимая сердце: опять прорвались вражеские самолеты!
Всплески зенитного огня и взрывы приближались. Они были уже где-то между нашим батальоном, располагавшимся в Зеленоградской, и городом. «Вероятно, бомбят район Строителя, — подумал я. — Там первый полк и санчасть бригады. Там Вера...»
Еще в первый день, когда мы с женой только надели военную форму, начальник медицинской службы военврач первого ранга Сучков сказал:
— Служить вам придется в разных полках.
— Как это — в разных? — не сдержался я. — Мы добровольцы и хотим воевать вместе.
Начальник посмотрел на меня, как на невоспитанного школьника, и сухо пояснил:
— Мешать друг другу будете. Ведь кому-то из вас придется быть начальником, кому-то подчиненным. А вы — муж и жена. Понятно?
Я хотел было еще что-то сказать, но почувствовал, как Вера едва коснулась моей руки: молчи! Стало ясно: именно такие немые команды и имел в виду военврач Сучков!
...Стараясь не глядеть в сторону Москвы, я пошел не к щели, а к угловому дому, где размещалась наша санитарная часть. [10]
По дороге неожиданно столкнулся с капитаном Балабушкиным.
— Ты бы, доктор, не показывал дурного примера бойцам, — строго сказал он, узнав меня. — Приказ для всех одинаков.
— Тошно в щели сидеть, товарищ комбат, — откровенно признался я.
Капитан хлестнул прутиком по голенищу сапога и со вздохом произнес:
— Мне, брат, тошнее! Мои друзья где-то воюют, а я о вами вожусь.
Так и сказал: «Вожусь». Чувствовалось, что ему, кадровому командиру-пограничнику, не по себе оставаться в тылу, когда бои идут уже на вяземском направлении.
— Куда путь держал? — спросил капитан.
— В санчасть.
Дальше шли молча. Уже возле санчасти он сказал:
— А мой предшественник-то — на фронте!..
До Балабушкина батальоном командовал майор Шебалов. Мы редко слышали голос этого молчаливого, угрюмого человека. Он все время ходил с сибирской лайкой. Бойцы считали его нелюдимым. Когда на тактике они делали перебежки, майор сидел на пеньке, задумчиво поглаживая собаку, косившую на него преданными глазами. Комбат смотрел не на бойцов, а куда-то на лес...