В тюрьме процветало разнообразное творчество. Из хлеба и сахара делали клейстер[115], из которого потом лепили зарики[116] для нард или чётки. Чётки были самым ходовым ширпотребом в тюрьме, их крутил каждый второй арестант на малолетке. Были они чаще всего перекидными, но попадались и религиозные, с шариками. Делали чётки и из пластика, выжигая формы из упаковок «Доширака» на самодельной лампадке.
Традиция крутить перекидные чётки пришла от карманников, с их помощью они развивали пальцы, не теряя навык в тюрьме. Крутил чётки и я, это помогало успокаивать нервы. Так как у меня длинные и тонкие пальцы, то научился крутить их довольно быстро и ловко, редко за мной кто поспевал.
Ложился спать часа в три ночи, вместе с Оскалом и Бородой. К тому времени на дороге наступало затишье, и можно было позволить себе отдохнуть, оставив на ногах одного дорожника и ночного шнифтового. Кстати, на малолетке так и говорили — не спать, а отдыхать. Спят вместе, а отдыхают по отдельности. Перед утренней проверкой нас будил дневной шнифтовой, и после неё мы снова ложились спать до обеда или прогулки. Последние старались не пропускать, ведь в прогулочных двориках можно было подышать более-менее свежим воздухом, пообщаться перекрикиваясь с соседними камерами и позаниматься на турнике. А иногда случалось столкнуться на лестнице с другой хатой, в которой сидит какой-либо знакомый или подельник.
Однажды к нам в хату заехал коренастый парнишка невысокого роста. Приехал он этапом с Пермского централа вместе с подельником, которого посадили на «копейки». Их привезли на обследование в Серпы. Серпами назывался московский Центр имени В. П. Сербского, где проводилась судебно-медицинская экспретиза. Везли туда обследоваться со всей России.
Судебно-медицинскую экспертизу обязаны делать всем, кто обвинялся в тяжких и особо тяжких преступлениях. Но на Серпы возили не всех. Так как статьи, в которых меня обвиняли, попадали под обе категории, то и ко мне с подельниками приезжали делать экспертизу психического здоровья. Нас по одному выводили «на легке», что означало, что тебя вызывают куда-либо в пределах тюрьмы. На оперском корпусе в отдельном кабинете сидели врачи, которые дали нам различные тесты, показывали картинки и на основании этого делали психиатрическую экспертизу. Но некоторых арестантов, особенно сидевших за убийства, суд отправлял на медицинское освидетельствование, и тогда их везли на Серпы.
Пермяк сразу показался мне странным. Паренёк сидел уже год, закрыли его в четырнадцать лет, и было на нём около пяти[117] трупов. По его рассказам на пермской малолетке творился дикий беспредел, все друг друга били, могли по беспределу опустить. Мы решили пробить за его тюремную биографию на копейках, где сидел ещё один пермяк, и получили ответ, что арестанты они порядочные и недостойных поступков за ними нет. Пустили в массу, но по личной неприязни сказали ему пить с отдельной кружки и общую посуду не трогать.
Личная неприязнь обосновывалась тем, что этот маленький выродок убивал людей ради удовольствия, не гнушаясь переступать границы морали. Два пермских малолетних дебила, надышавшись клеем, поспорили, сколько людей они успеют убить, пока их не поймают. В итоге грохнули пятерых мужчин. Одного из потерпевших малолетки убили на автобусной остановке, после чего сидели на трупе и пыхали клеем, смотря на проходящих мимо людей. Рассказывая о преступлении, он не забыл упомянуть о том, что отрезал одной из жертв ногу и думал её сварить и съесть. Но в последний момент в голове что-то стукнуло, и от намерения стать каннибалом он отказался.
Хоть на малолетке большинство сидели за убийства, но таких конченных ублюдков я видел единицы. Даже Гусь с его жертвами выглядел безобидно, по сравнению с этим существом. У нас пермяк сразу получил погоняло: Пермский маньяк или, как мы называли его для краткости, просто Маньяк.
Помню, однажды ночью решили мы вызвать пиковую даму. Развлекались как могли — дети же, хоть и по локоть в крови. Одеялами занавесили ночник и оба окна так, что в камере повисла кромешная тьма. Все легли по шконкам, а я, Гусь и Маньяк пошли на дальняк, где висело единственное зеркало. Зажгли самодельную лампадку, и Гусь, нарисовав мылом на зеркале лестницу и точку, начал говорить слова вызова. Я смотрел на зеркало — ничего не происходило. Тут Пермский маньяк задрожал от страха, вцепился мне в ногу и завопил: «Она же движется! Точка движется!». Я помню, ещё подумал: «Столько людей убил, а какой-то детской страшилки боится». Тем временем Маньяк дрожал всё сильнее и заорал Гусю: «Стирай, стирай её!», а Гусь стоит, глазами своими безумными во тьме светит и злорадно ржёт. Пермский маньяк начал орать Гусю, что убьёт его, тот в ответ говорит: «Ну давай, попробуй!». Игра начала перерастать в конфликт. Стоит заметить, Гусь ростом примерно с меня[118] в отличии от мелкого, не более 170 сантиметров ростом, Пермского маньяка. Я уж от греха подальше решил отойти в сторону и прилёг на свою шконку посмотреть, что будет дальше. Борода тоже не встревал и с интересом смотрел на развивавшийся рамс.