— Вот сейчас у вас вообще лайтово[27] там. А в наше время как было. Мать на свиданку в красном пришла — западло на свидание идти! — увлечённо рассказывал он, поблёскивая фиксами[28] в зубах.
— Так а что западло, то? — недоумённо спрашивал я. Красный цвет ассоциировался у меня только с коммунистами. Хотя ушёл я недалеко от истины.
— Так мусорское же! Власть красная была, и мусоров красными называют с тех пор! — объяснил он и продолжил.
— Если во время обеда в столовой над зоной самолёт летит, все должны тарелки на голову одевать! И не важно: есть в них еда или нет. Как шлемы. Отсюда и название их на фене (он взял в руку казённую алюминиевую тарелку) шлёмки!
Моё богатое воображение рисовало в голове столовую из детского лагеря, где сидят сотни бритых наголо зеков с алюминиевыми тарелками на головах.
— Что ты веселишься?! Я серьёзно! — он казался оскорблённым. — Сало тогда не ели, сыр, колбасу тоже.
— А это-то почему не ели? — удивлялся я.
— Сало с п*зды свисало, колбаса на х*й похожа!
— Ну а сыр?!
— Сыр п*здятиной пропах!
— А что ели-то тогда?!
— Баланду[29]! — сплюнул он в дальняк и вышел на середину камеры. — Ты главное, малой, на малолетке ничего не бойся! И будет у тебя всё ништяк. Запомни принцип «не верь, не бойся, не проси». По приезду в хату будет «прописка». Тут будут проверять тебя на прочность. В игры играть. Ты соглашайся, это обязательно, но слабость не показывай. На малолетке, да и вообще в тюрьме, слабых сжирают. В карты на «просто так» не играй. Просто — это жопа. Так — это х*й.
Кормили на «Петрах», как их называли сами заключённые, хорошо. Говорят, что баланду привозили из столовой, в которой питались сами сотрудники учреждения.
Мне, целыми днями проводившему время на улице, питавшемуся порой одним хлебом с майонезом да курицами гриль вперемешку с алкоголем, местная еда вообще показалась роскошью. Тут тебе и картофельное пюре с сосисками, и компот, и вкуснейшие супы, и яйца. Полноценное трёхразовое питание.
В камере сутками горел свет, который не выключали даже на ночь, дверной глазок открывался каждые пять минут, а с подъёма до отбоя играло радио с высоко встроенных над дверью колонок. В шесть утра из радио раздавался гимн Российской Федерации, и менты начинали обход. После обхода на кровати лежать разрешалось, но она должна была быть заправленной. Передачи по радио были скучными, одна ретро музыка да нудные эфиры. Зато каждый день приносили свежий номер «Московского Комсомольца», и, помимо общения с соседом, можно было развлечь себя чтением и разгадыванием кроссвордов. Соседа о тюрьме я почти не расспрашивал, больше был на своих головняках[30]. Нехватка свободы ещё особо не ощущалась, но нервяк был ощутимый из-за незнания того, сколько мне светит провести за решёткой.
На второй день пребывания в ИВС меня повезли на суд для избрания меры пресечения. Перед заседанием в первый раз после ареста увиделся с родителями. Отец лишь молча передал сигареты. Мать еле держалась, чтобы не расплакаться. Сказали, что Вова пойдёт домой под подписку, а нас с Саней, скорее всего, посадят. Денег уже не было, и мне выделили государственного адвоката.
На суде избрали меру пресечения. Как и ожидалось, Шульцгену, как самому младшему и ранее не судимому, дали подписку о невыезде, мне и Сане избрали меру пресечения в виде заключения под стражу. Мне потому, что был ранее судим, несмотря на то, что судимость была погашена. А Саня уже и так ходил под подпиской о невыезде за грабёж. На самом деле это было сфальсифицированное обвинение, за полгода до ареста он избил сына начальника УВД, за что на него завели уголовное дело. Но он ничего с него не требовал и не отнимал, избил за панк-рокерский прикид.
Вменяли нам две 162[31] статьи, третью и вторую часть. Третью из-за того, что преступление произошло в помещении, а второй левый эпизод влепили «паровозом» без признательных показаний. Якобы потерпевший, которого мы в глаза не видели, нас опознал.
Один из потерпевших, которого я избивал черенком от лопаты, попал в реанимацию, чуть не расставшись с жизнью. Тяжесть вреда здоровью тогда квалифицировали по времени проведения в больнице, а так как мой терпила был нелегалом, то после перевода из реанимации в больнице его долго не держали, несмотря на причинённый вред здоровью. Он был выписан недели через две после поступления. Поэтому причинение тяжкого вреда здоровью нам нельзя было инкриминировать, но закрыть требовалось. Опера с показаний потерпевших приписали к делу вымышленные сто (!!!) рублей, которые мы якобы требовали во время избиения. А это уже не хулиганка, это разбойное нападение. Их задачей было приземлить[32] нас, а уже потом крутить на дальнейшие дела. По второму, левому сфабрикованному делу, мы вообще якобы избили нелегала из-за сигареты. Разбойное нападение? Абсурд!