После того, как мы переоделись, Саню повели на шестёрки. Ну а моя камера располагалась на пятёрках, поэтому до неё пройти пришлось лишь по коридору. На табличке у входа была написана аббревиатура «з/к» и число, обозначающее количество арестантов в камере. Мне сразу стало понятно, откуда аббревиатура «зек». Сотрудник подвёл меня к двери и, открыв её, запустил внутрь.
Первым впечатлением было то, что в камере темно. В отличие от постоянного освещения на Петровке, 38, здесь горел только ночник над дверью. На шконках спали зеки, многие накрылись одеялами с головой. По сравнению с Петровкой, камера была довольно большой, на девять мест. По левую сторону от входа вдоль стен стояли пять одноярусных шконок: одна односпальная и две сдвоенных, двуспальных. С правой стороны от входа располагался дальняк, отгороженный высокой бетонной перегородкой, на тюремном жаргоне называвшейся «слоником». За дальняком, в углу хаты[44] буквой Г располагались две двуярусных шконки. Посередине камеры стоял дубок с козлами по обе стороны. В камере было восемь человек, пустовал только верхний ярус кровати у окна.
Под взгляды высунувшихся из под одеял зеков, я молча прошёл к свободному месту и положил «машку»[45] на шконку. После этого повернулся лицом к дубку. Как только дверь в камеру закрылась, часть зеков приподнялась на шконках, некоторые встали.
— Ну, рассказывай, кто будешь, с воли или другой хаты? — сказал бритый наголо зек, лет восемнадцати на вид. Лежал он на одноярусной двуспальной шконке у окна.
— Дмитрий, с воли. Статья 162 часть вторая, часть третья, — дал полуофициальный отчёт я.
— Я Адольф, смотрящий в хате. Завтра поговорим, мне на суд с утра ехать. Тебе пока пацаны всё объяснят! — сказал он и укрылся одеялом с головой.
Как потом выяснилось, Адольф уже три года сидел под следствием в СИЗО, и никак не мог получить приговор. Дело было довольно крупное, в 2003 году он порезал в автобусе негра, гражданина иностранного государства. Уже потом я узнал, что приговор он получил, просидев на СИЗО почти пять лет, громадный для времени следствия срок.
— Чай, курить, хочешь? — ко мне подошли двое зеков: один маленького роста, второй высокий, с меня ростом и покрупнее.
— Покурил бы.
— Нормальных сигарет нет, закончились, вон на дубке табак и газета, самокрутку скрути, — маленький зек показал на пакет, лежащий на столе.
Дубок был весь грязный, заставленный фанычами, заваленный пакетами, обрубками бумаги и газет. Как потом выяснилось, бумажные материалы были расходниками для дороги. В углу лежала грязная заточка, которую использовали вместо ножа для еды.
Я сел крутить самокрутку, зек, что поздоровей, присел около меня.
— Смотри, — сказал он. — Каждый, кто заехал на малолетку, должен пройти прописку. Прописка заключается в том, что нужно сыграть в игры. Отказываться — нельзя. Отказ от игры — пятнадцать фанок воды.
— Ты сам-то играл? — спросил я, закуривая.
— Конечно, играл, все играли.
— Если откажусь, ты что ли заставишь меня воду пить? — с ухмылкой спросил я, хотя внутри нервничал сильно, ибо передо мной сидел явно туповатый малолетка-переросток.
— Не, ну ты слушай, это обязательно. Откажешься — будешь пить. Или пизд*нём тебя. А потом всё равно будешь играть. Ты чё, хате не доверяешь?!
— Ты меня тоже послушай. Я только с воли. Сейчас я хочу одного — лечь спать. После того, как высплюсь — поговорим.
— Да без базара, ложись, — он встал и вместе с малым пошёл к окну, где была настроена «дорога».
Я, удовлетворённый тем, что пришлось отсрочить все эти «прописки», пошёл раскладывать матрац. «С утра, что-нибудь придумаю,» — решил я.
Спать на втором ярусе было непривычно, я лёг на спину и всё время опасался, что навернусь сверху вниз. Несмотря на то, что был сильно уставший, нормально уснуть так и не смог, постоянно ворочаясь и просыпаясь. Под утро всё же вырубился.
— Вставай, сейчас проверка будет! — меня растолкали, разбудив. По ощущениям прошло всего пару минут, но в хате было уже светло, горел свет.