- Здравствуй, дорогой, - поздоровалась со мной Елена Кузьминична, - да, дома! Собираемся!
- Не помешаю? – засомневался я в правильности своего поступка.
- Нет, что ты! Проходи!
- Кто там, мам?
- Володя пришел! Проходи, она в комнате… - подтолкнула меня женщина, а сама пошла на кухню.
- Привет, собираешься? – приветствовал я любимую девушку и хотел ее обнять, но она отстранилась.
- Привет, садись, я тут суечусь…
- Так мне уйти?
- Нет. Оставайся, только я пока не буду заниматься тобой, не обижайся, - предупредила меня девушка и продолжила складывать вещи в большую сумку.
Я сидел на диванчике, который был на этот раз собран, на нем уже не лежало постельное белье. Ведь он опять надолго оставался один, также, как и я. Мы были сродни с ним, как товарищи по несчастью. Девушка нас не замечала и мне представилось, что мои чувства она также, как и постельное белье убрала в тумбочку до следующего подходящего случая. Отчего-то во мне зарождалась тоска и печаль. Ревности еще не было, но она уже предвиделась.
- Ты банки с соленьями берешь? – услышали мы вопрос из кухни.
- Нет! Мам, ну, как я все это потащу?!
- Ладно! Тогда ребята тебе их завезут!
Конечно, завезем, - подумал я, - ведь очень удобно получается. Мы буквально следом едем в Калинин и вчетвером можем завести сколько угодно вещей и банок. Наташа уложила последние шмотки в сумку и закрыла ее. Попробовав ее на вес, девушка немного поморщилась. Видимо сумка оказалась тяжелой.
- Сможешь дотащить? Тебе далеко от автовокзала? – спросил я.
- Смогу. От автовокзала можно на автобусе или трамвае до общаги, можно такси поймать. Доберусь!
- Если хочешь, то можешь что-нибудь оставить, мы послезавтра привезем.
- Да, нет, все дотащу…
- Идите покушайте! – кричит из кухни заботливая мать. – Я тебе в дорогу все собрала!
- Мам, ну, зачем! Я вед ночью еду! Сяду в автобус и буду спать! Какая еда?!
- Ничего! Зато утром поешь в своей общаге, да девочек угостишь!
- Ладно! – соглашается Наташа и обращается ко мне. – Пойдем поедим!
Через час мы стоим на автостанции. С нами родители Наташи. Они стоят рядом и мне затруднительно ласкать девушку. Издалека я вижу, как к станции идут Ольга и толстая Маринка. Значит проводы многолюдные. Я жалею, что пришел. С таким же успехом я мог бы попрощаться и дома у нее, раз мне приходится стоять и сдерживать свои чувства и желания, а они у меня сильны. Мне очень хочется обнять свою девушку, прижимая ее к себе так же сильно, как я ее люблю, стоять так с ней до начала посадки в автобус. Целовать ее в ушко так, как она меня научила и чувствовать, как трепещет ее тело. Но вместо всего этого мне приходится стоять спокойно и разговаривать с ее мамой, перебрасываться словечками с папой, а теперь и с ее подружками. Если б только была одна Оля, то я бы все, о чем мечтаю делал бы без зазрения совести, но она не одна, и я держу себя в руках.
Наконец, отрывается дверь, и водитель садится на свое рабочее место, посадка объявлена. Старенький «Экарус» открывает свои бока, и дядя Семен ставит в правое отделение Наташины две сумки. Девушка прощается с родителями, целует отца, целует мать и пальчиками машет мне, потом она поднимается внутрь и садится у окна. Я еще сильнее жалею, что пришел на автостанцию. До отправления автобуса остается десять минут, и я мучаюсь вопросом уходить мне сейчас или еще и помахать вслед удаляющемуся транспорту. В конце концов я нахожу в себе силы попрощаться с тётей Леной и дядей Семеном до убытия автобуса и, сославшись на необходимость быть через пятнадцать минут в гарнизоне, ухожу, послав воздушный поцелуй Оле, которая, поймав мой, отправляет мне свой.
В нашей ставшей совсем недавно комнате только один Василий. Мои товарищи куда-то подевались. На мой вопрос он качает головой и продолжает свое занятие. Лейтенант сидит на кровати с гитарой и мурлычит под аккорды, выбиваемые из инструмента. Я ложусь на свою кровать и закрываю глаза. Музыка меня совсем не раздражает, она даже навевает на меня какое-то спокойствие, граничащее с безразличием. Я ругаю себя за то, что пошел провожать Наташу на автостанцию. Перематываю все свои слова и поступки, ее поведение и начинаю пилить себя за неправильное поведение.
Внезапно Василий обрывает свое брынчание и смолкает.
- Я тебе не мешаю? – спрашивает он меня.
- Нет… играй, мне нравится гитара…
- Ладно, тогда спою, - он устраивается поудобнее и из его инструмента начинает литься красивая мелодия, а его голос звучит мягко, вкрадчиво и печально, под стать моему настроению.
- Я сам из тех, кто спрятался за дверь
Кто мог идти, но дальше не идет
Кто мог сказать, но только молча ждет
Кто духом пал и ни во что не верит.
Моя душа беззвучно слезы льет.
Я песню спел она не прозвучала.
Устал я петь мне не начать сначала,
Не сделать первый шаг и не идти вперед.
Я тот чей разум прошлым лишь живет,
Я тот чей голос глух и потому,
К сверкающим вершинам не зовет
Я добрый, но добра не сделал никому
Я птица слабая мне тяжело лететь.
Я тот, кто перед смертью еле дышит,
И как не трудно мне об этом петь,
Я все-таки пою ведь кто-нибудь услышит…
Он смолкает, и гитара молчит. Я тоже молчу, мне понравились слова и мелодия, а голос у Василия оказывается приятный и звонкий, хотя эта песня не требовала наличие голоса, ее можно просто рассказать. Но от того, что он ее спел, она не стала хуже.
- Хорошая песня, - наконец, я нарушаю молчание, - сам написал?
- Нет! Я так не смогу! Это группа «Воскресение». Слышал о такой?
- Нет. А еще что-нибудь спой из ее песен, - прошу я его.
Он побрынькивая струнами молчит, видимо думая, что мне еще спеть. Потом, решив дилемму хозяина, гитара вновь звучит нежно и спокойно, без надрывов подъездных посиделок.
- О чем поет ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит.
О том, что жизнь глупа без риска
И правда все-же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души.
Я понял вдруг простую вещь:
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Вдруг бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник,
Лети, я песню допою.
* * *
Игра у меня не клеится. Я почти не заработал вистов, но зато моя гора взлетела до небес. Еще бы! Взять три взятки на «мизере» и хорошо еще «паровоза» не получилось мне впихнуть, а то бы сидел с восьмью взятками. Обычно я играю неплохо, но сегодня со мной происходит что-то странное, я не думаю об игре, а все мои мысли улетели вслед за автобусом, на котором уехала Наташа. Логически я не могу себе объяснить странные ощущения, возникшие после прощания со своей девушкой. Я понимаю, что через два дня я ее вновь увижу, но это не успокаивает меня, а наоборот теребит душу, выматывает ее и вселяет в меня незнакомое мне ранее нетерпение, будто что-то свербит в моей попе.
- Принц! Очнись! – толкает меня Серега, с которым мы играем сейчас висты. – Эдак ты и меня поднимешь в горе! Внимательнее! Внимательнее…
- Пардон, - я забираю только что брошенную карту, понимая, что ею я могу лишить Бобра еще одного виста.
- Что с тобой? – не в шутку начинает беспокоиться мой напарник по игре.
- Не пойму… - качаю я головой, - сам не понимаю, что-то рассеянный какой-то, нет настроя на игру…
- Бывает… - соглашается со мной лейтенант, третий игрок. У него все идет прекрасно, и он в хорошем выигрыше.
Я домучиваю эту игру и после подсчета оказываюсь в большом проигрыше перед Василием и в маленьком перед Бобром. Лейтенант не курит, и мы выходим с Серегой в коридор покурить после тяжелой игры. Хорошо мы не играли на деньги, это было условие лейтенанта, он сразу предупредил, что с курсантов не возьмет. Мы думали, что он отказывается, потому что плохо играет, но оказалось, что его игра великолепна и его условие вовсе не в его боязни проиграть.