Женщины, когда мы уходили, занеся их фамилию и адрес в тетрадь и дав им расписаться, любопытствовали, где куплена моя «испанка» (у Кости была строгая, касторовая, без кисточки), мечтали завести такую своим чадушкам, хоть одну на всю ораву, иногда спрашивали, обращаясь к Косте, не из самой ли Испании мальчонка, и на его шутливый ответ, что я обыкновенный уральский русак, говорили, что не поверили бы ему, если бы я не шпарил очень бойко на нашем языке. Наверно, они лукавили тогда, а мы не понимали этого, а может, только я не понимал, однако через них я поверил в то, что моя «испанка» производила неотразимое воздействие.
Начинать сбор денег с нашего барака мы не решились. У знакомых просить всегда трудней: по-свойски легко выкручиваются, жалуются на нужду, выставляют из комнаты. Обойдя бараки всей улицы, мы затемно вернулись в свой барак.
Прямо напротив входных дверей была комната Кидяевых. Их отец, кочегар паровоза «овечка», любил объяснять свою национальность.
— Мы из народа эрзя. А есть еще у нас, у мордвы, народ меря.
У него было четыре сына: первый — Иван, второй — Пашка, третий — Федька, последний Алешка. По именам он их не называл. Называл по цвету волос: Ивана — Черный черт, Пашку — Медный черт, Федьку — Русый черт, Алешку — Сохалыдый черт. Где он взял такой цвет, мне неизвестно, только волосы у Алешки были золотисто-каштановые.
Когда Кидяеву требовались сыновья, он выходил на крыльцо и громко кричал:
— Черный черт, Медный черт, Русый черт, Сохалыдый черт, сю-да!
Кидяев и все его «черти» были дома Он курил махорку, лежа на кровати, Федька и Алешка играли никелированными шариками в бильярд, установленный на табуретке, Иван решал задачи по тригонометрии, а Пашка рисовал акварелью его портрет.
Костя Кукурузин похвалился, что мы собрали страшно большую сумму, и покачал на ладонях пачку бумажных денег и хромовый кисет, увесистый от мелочи.
— Коль сборы крупные, пора закругляться, — весело предложил Кидяев.
Он встал и спросил о том, а по скольку внесли мы с Костей сами, узнав, что отец Кости дал десятку, а моя мать внесла пятерку, озадаченно почесал в затылке.
— С достатком ваши родители. У меня вон не едоки, а просто разорение. Целых четыре мельницы. Что ни дай, все мигом перемелют. Рублевку пожертвую. Не получил еще, а капиталу всего два рубля с медяками.
— Дело добровольное, дядя Кидяев. Спасибо вам.
У Пашки был лотерейный билет, по которому он мечтал выиграть путевку на кругосветное путешествие. Он стал нам навязывать этот билет, но мы отказались: уж слишком Пашке хотелось о б о г н у т ь ш а р и к.
По соседству с Кукурузиными жила семья голубоглазых татар Галеевых, недавно приехавших в Железнодольск откуда-то из казанской деревни. Галеев-старший кое-как говорил по-русски, его жена и дети знали только татарский язык. Галеев был уборщиком окалины на блюминге. Когда стальной слиток катится по рольгангу, когда его обжимают в могучих зеркальных валках и когда он, сильно потощав и вытянувшись, летит дальше по рольгангу, тогда с него осыпается хрупкая сизо-серая окалина; ее-то и выгребает из-под рольгангов и валков молчаливый, жилистый Галеев. Как раз он работал на блюминге, и мы с Костей растерялись, не зная, как объяснить Галеевым, зачем явились. Но я вспомнил, что нашим толмачом может быть Хасан Туфатуллин, и сходил за ним.
Как выяснилось, никто из Галеевых: и мать, и ребятишки — самой старшей из них по имени Зяйняп было одиннадцать лет — ничего не слыхали об Испании. Ради доступности Костя называл испанцев цыганами. Не надеясь, что его поймут, не стал говорить о республиканцах, интернациональных бригадах и фалангистах, лишь сказал, что в Испании идет гражданская война между красными и белыми и что деньги мы собираем для помощи детям красных. После того как Хасан, вероятно, делая от себя длинные добавления, втолковал Галеевым то, о чем говорил Костя, они пришли в замешательство, а потом наклонили лица и стояли не двигаясь, либо в недоумении, либо в стыде.
Немного погодя Зяйняп почему-то обрадовалась и быстро достала из сундука платье с оборками, к подолу которого были пришиты серебряные монеты. Ее мать взяла большой хлебный нож и начала им срезать монеты. Она высыпала монеты мне в горсть. Возле ободка в каждой монете чернела дырочка. В магазинах пробитые металлические деньги не ходили, зато на базаре их покупали в драку башкирцы, торгующие круглыми комками сливочного масла, твердыми шарами крута и румчука. Все серебро было советское, отчеканенное в 1924 году, кроме полтинника, царского, с оттиском лица Николая Второго. Полтинник, по совету Кости, я возвратил Зяйняп, и она торопливо спрятала его в карман передника.